— Затем, через несколько месяцев, мы решили, скажем так, понемногу отравлять Оливии жизнь. Одна из нас снова замаскировалась под Грейс, чтобы переспать с ее женихом, сделала фотки и отправила их Оливии. Может, даже добавила примечание, что не будь она такой жирной, жених не стал бы ей изменять. Такие подлости ведь в духе Маккензи, да и в моем, не правда ли? Ну, теоретически.

На четвертом уровне стояло всего несколько машин, но Элиза поехала на пятый, самый верхний. Теперь над нами было только небо, огромное, темное пространство.

— Теоретически возможно, что мы с Маккензи планировали иное самоубийство Оливии — скажем, передозировкой, — но позже той ночью нам открылась прекрасная возможность заставить ее спрыгнуть с моста в реку. Однако до этого Оливия невольно оказала нам услугу — случайно позвонила своей сестре и произнесла прозвище, которое мы дали Грейс — кстати, то самое, должна добавить, которое придумала ты.

Элиза доехала до самого дальнего места и остановила машину.

— Но, если мы с Маккензи замешаны в том, что случилось с Дестини, Оливией, Терри и всеми остальными — теоретически, конечно, — это возвращает нас к исходному вопросу. Зачем нам делать нечто подобное? Зачем рисковать?

Элиза поерзала на сиденье и взглянула на меня впервые с тех пор, как заговорила. Было в ее карих глазах нечто особенное, холодность, которой я никогда раньше не замечала.

— Гарпия навсегда, — сказала я. — И никаких «зачем». Вы с Маккензи всегда говорили так, когда мы учились в школе, верно? Воровать в магазинах? Распускать сплетни о ДБ и ее подругах? Не нужно причин. Просто ради прикола. Посмотреть, как далеко можно зайти и как все сойдет с рук.

Свет на приборной панели отражался от очков Элизы, и я подумала, нужны ли ей вообще очки, или они просто часть личины?

Она пару секунд смотрела на меня, а затем уголки ее рта приподнялись в легкой улыбке.

— Неужели все так просто? Теоретически, да. Все, о чем мы говорим, просто теория. Но не могла ли за всем, что случилось с Дестини, Оливией и Терри стоять одна-единственная причина, одна простая истина: мне осточертела моя жизнь?

Я ничего не сказала, и Элиза улыбнулась снова.

— Кто знает, возможно, однажды утром я вдруг посмотрела на себя в зеркало и поняла, насколько несчастна. Почти тридцать лет, хорошо оплачиваемая работа, внешность, с которой я могла бы иметь любого мужчину, какого только захочу. По идее, все это должно было сделать меня счастливой, верно? Дать некое… удовлетворение. Но нет, я — возможно — поняла, что несчастна, и голая правда заключалась в том, что я ничего не могла с этим поделать. Так было до того дня, когда я получила электронное письмо от старой подруги.