Она называла Мир Мамой, поскольку для нее мир и был мамой.
Но правда в том, что мир на самом деле более странный и более сложный, нежели ей казалось в детстве. В равной степени это относилось и к ней самой.
Вдруг она почувствовала усталость, огромную, невероятную усталость, отодвинула пирог, положила карты обратно в коробочку – все, кроме Мира, и легла на бок, прижавшись щекой к прохладной белой подушке, с картой Мэгги, прислоненной к шкафчику, глядя в лицо Мод.
Глаза закрылись, и постепенно ее стал забирать сон.
С обратной стороны век она видела узоры – огненные очертания, меняющиеся под воздействием искр в закручивающиеся листья, потом в птичью стаю, яркую на фоне красно-черной тьмы, – и вспомнила сорок в имении Трепассен, кружащихся и стрекочущих на фоне неба, и стишок, который вспоминал мистер Тресвик в первый день, когда они подъезжали к усадьбе.
И еще она думала о тайнах, накопившихся за все эти годы, – о тайне Мэгги, выдирающей страницы из дневника, о лжи Мод, которая оберегала ее, чтобы защитить от ее же отца. О тайнах, которые хранил отец, а потом преступление перебродило в яд, изменивший всю его жизнь. О миссис Вестуэй и миссис Уоррен, которые год за годом жили с ужасной правдой о том, что сделал их любимый мальчик и что таило в своей темноте озеро.
И она услышала голос, теперь свой собственный голос, твердый, ровный, не изменившийся после всего, что случилось.
Она знает правду. И только это имеет значение.