— Я тебя распотрашу, — обижался тотъ за «краснорожаго». — Такъ распотрошу, что до новыхъ вѣниковъ не забудешь…

— Ну, ну, уймись! Чего раскудахтался… Не понимаешь, что это къ слову сказалось? Не тебя, такъ другого, это все единственно. Важно, что завтра я капиталъ цапну и начну пирогами кормить всякое начальство. Пожалуйте, молъ, къ Яшкѣ профессору на пирогъ. Кушайте и всяческое ему уваженіе оказывайте… Пойдутъ ко мнѣ архирей или, скажемъ, губернаторъ? — торжественно вопрошалъ профессоръ свою аудиторію. — Нѣтъ, не пойдутъ!. — давалъ онъ самъ себѣ отвѣтъ. — И никакого уваженія мнѣ оказывать не будутъ, потому — не въ пирогахъ тутъ дѣло и не въ свѣчкахъ, а въ томъ, что купецъ самъ себя понимать можетъ, самъ объ себѣ понимаетъ, что онъ первѣющій человѣкъ въ городѣ и всякое уваженіе ему полагается прежде всѣхъ…

Послѣднія слова онъ говорилъ особенно вѣско и съ удареніемъ; въ эти слова онъ вкладывалъ квинтъ— эссенцію своей мысли, «самоуваженіе вызываетъ уваженіе и со стороны другихъ».

Но аудиторія, обычно, тутъ улавливала только одну комическую сторону. Предъ ней логически вставала картина, въ центрѣ которой стоитъ самоуважающій Яшка профессоръ и всенародно требуетъ уваженія къ себѣ «въ первую голову».

— Почтеніе Якову… какъ васъ по батюшкѣ? — начинали раскланиваться собесѣдники.

— Первое мѣсто ему скорѣе!

— Въ думу его!

— Ваше степенство, за вами карета отъ губернатора пріѣхала… На балъ пожалуйте, съ губернаторской дочкой въ первую кадрель пойдете…

Яшка блѣднѣлъ, губы его начинали трястись; онъ озирался, какъ волкъ, и… бросался на ближайшаго противника. Начиналась свалка, изъ которой Яшка выбирался не скоро и не всегда съ цѣлыми ребрами.

Его били вдвойнѣ. И за то, что онъ въ спорѣ всѣхъ приперъ, что называется, къ стѣнѣ,— и за то, что онъ воръ, котораго никогда не лишнее поколотить.

Таковы, обычно, были результаты его пропаганды въ мѣщанской средѣ. Его слушали, не знали что возразить и били.

Нѣсколько иные результаты той же пропаганды получались, когда Яшка профессоръ выступалъ предъ своей воровской братіей.

Тутъ его слушали и съ большимъ вниманіемъ и съ большимъ сочувствіемъ.

Аудиторія очень желала бы усвоить его убѣжденіе въ благородствѣ воровского ремесла. Не отказалась бы она, конечно, и отъ общественныхъ почестей. Кто же отъ этого откажется? Но предъ ней вставалъ во всей своей неразрѣшимости вопросъ:

— Почему вору, какъ таковому, полагается уваженіе?

Искони воровъ презирали, ими гнушались, ихъ били, сажали въ тюрьмы, — а тутъ вдругъ начнутъ уважать и относиться съ почтеніемъ!?