Другая рука потянулась к шее при воспоминании о боли.

Томми потрогал пальцем круглое навершие на конце рукоятки. Едва его кожа коснулась металла, как его прошила какая-то сила, будто он задел оголенный электропровод, – вот только при этом почувствовал себя сильнее. Казалось, ударом кулака он может сокрушать горы.

Томми оглядел клинок. Бо́льшую его часть будто вплавили в песчаное стекло.

Как Эскалибур короля Артура.

Томми знал, чего от него ждут. Этот меч принадлежал ангелу, так что освободить его должен Первый Ангел, вернуть его на солнце, чтобы использовать против нависшей тьмы.

Но отдернул руку.

Томми не хотелось даже прикасаться к мечу.

Какое ему дело до мира наверху? Его похитили, пытали, похитили снова – чтобы в конце концов возложить на жертвенный алтарь.

Внезапно он осознал, что меч может покончить с этими страданиями.

Он может освободить меня.

Клинок может нанести рану куда большую, чем укол в шею. Можно поднести к лезвию оба запястья и быстро провести ими сверху вниз, сделав глубокий порез.

Он сможет умереть.

Я смогу снова увидеть маму и папу.

Перед его мысленным взором встало лицо матери, вспомнилось, как она убирала свои вьющиеся короткие волосы за уши, как ее карие глаза буквально излучали тревогу, стоило ему пораниться. Этот взгляд он часто видел, борясь с раком. А еще припомнил, как она пела ему в больнице колыбельные, хоть он и был слишком большим для них, как она старалась рассмешить его, хотя мальчик понимал, что ей хочется плакать.

Она любила меня.