Попрощавшись и пообещав заходить еще, графиня вслед за Руном вышла в коридор; за ними помчался львенок.
— Я рад, что ты не обратила его, — сказал Корца, едва они оказались за пределами слышимости.
— Ты думал, я это сделаю? — Элизабет широко раскрыла глаза, изображая невинность, в которую, как она хорошо знала, Рун не поверит.
— Я боялся, что ты можешь это сделать, — ответил он.
— Я сильнее, чем ты думаешь, — возразила она.
— Что станет с мальчиком?
— Его нужно вернуть к его дяде и тете, и я прослежу, чтобы это было сделано, — заявила Элизабет. — Я не гожусь быть ему матерью.
— Значит, ты сможешь просто отказаться от него?
— Это будет непросто. — Она вскинула подбородок. — И я не собираюсь отказываться от него совсем. Я буду присматривать за ним, приходить, когда он будет во мне нуждаться, и покидать его, когда такой нужды не будет.
— Я сомневаюсь, что орден позволит тебе дальнейшее общение с ним.
Элизабет рассмеялась.
— Я не их раба и не крепостная. Я буду приходить и уходить, когда мне вздумается.
— Значит, ты покинешь орден? — Корца сглотнул. — А как же я?
— Я не могу оставаться связанной с Церковью. Ты должен знать это лучше, чем кто бы то ни было. Так что пока ты остаешься здесь, мы никогда не сможем быть вместе.
— Тогда вскоре нам придется попрощаться, — промолвил Рун и коснулся ее локтя, прося ее помедлить. Элизабет повернулась к нему. — Я получил разрешение уйти в Затворничество, начать свой срок уединения и размышлений в святилище ордена.
Она хотела поглумиться над ним, высмеять его за то, что он отворачивается от мира, но после того как в его голосе прозвучала такая искренняя радость, Элизабет смогла лишь грустно посмотреть на него.
— Тогда ступай, Рун, и найди покой.