— Извини, — повторила Ирина, — ты просто вчера звонила, я думала, сегодня уже не станешь.

— Прости, что потревожила тебя, но я полагала, что ты волнуешься о своих детях и хочешь знать, как у них дела. Поэтому взяла на себя труд пройти три километра до станции.

Помехи помехами, а презрительное негодование эта плохонькая линия передавала отлично.

— Что-то случилось?

— Пока, слава богу, ничего, — произнесла мама и так трагически вздохнула, будто точно знала, что в Землю с минуты на минуту врежется огромный метеорит.

Ирина на всякий случай тоже вздохнула.

— Я разобрала платяной шкаф, у тебя там царил просто невообразимый беспорядок, — продолжала мама, — все-таки очень жаль, что я так и не смогла объяснить тебе, что недопустимо быть неряхой не только снаружи, но и изнутри.

Ирина переступила с ноги на ногу.

— Нельзя распихать вещи по углам и считать себя при этом аккуратной женщиной. Особенно когда у тебя молодой муж. Мужчины, знаешь ли, все видят, и если не говорят, это еще не значит, что они не замечают беспорядка. Тут скомкано, там грязь, и невольно возникает идея, а не найти ли женщину, которая лучше будет справляться с домашним хозяйством. И дети, знаешь ли, никого еще не остановили, тем более что Егор не от него.

— Мам, ты зачем мне это говоришь?

На том конце трубки раздались странные звуки, которые с равной вероятностью могли оказаться и саркастическим смехом, и неполадками в эфире.

— А кто тебе еще скажет правду, если не мать? Кто предупредит?

— Ну я все-таки надеюсь, что Кирилл не уйдет от меня из-за одной неаккуратно сложенной простыни.

— Да у тебя в шкафу разве что змеи не ползают!

— Одна точно заползла, — пробормотала Ирина себе под нос.

— Что?

— Ничего.

— Тебе все шуточки! А потом поздно будет смеяться.

— Тогда и поплачу. Нельзя же все время жить под дамокловым мечом надвигающейся трагедии.

— Ну давай-давай, резвись. Знаешь пословицу: пили-ели, веселились, посчитали — прослезились?