Достаточно было нескольких минут, и вот я выброшена в новую жизнь. Я не в состоянии собраться с мыслями. Все отступило так далеко, и в то же время, это правда, все произошло только сейчас. Я нахожусь в спальне Мартина. Дежурю у его постели. Я пишу, чтобы чем-то занять свои мысли, чтобы не поддаться окончательно оцепенению. Прошлой ночью за мной пришел Франк. Он услышал через перегородку какой-то крик. Он спит в комнате, примыкающей к спальне Мартина. Франк тотчас зашел узнать, в чем дело. Мартин уже потерял сознание. Франк сразу понял, что произошло. И стал звонить в Ментону. Невозможно было вызвать врача. Я сменила его у телефона, а он в это время пытался уколами камфары поддержать сердце Мартина. Наконец-то мне удалось дозвониться до какого-то врача, который соблаговолил приехать. Но он смог лишь констатировать смерть. Он объяснил это обычными причинами: нервное истощение, переутомление. Но мы-то знаем, что его убила мучительная тревога. В первую минуту в панике я подумала об убийстве. Франк тоже. Это было, конечно, глупо: в дом никто не мог проникнуть. Мартин не ел и не пил ничего подозрительного. Впрочем, у доктора не было сомнений: речь идет об инфаркте. Мартин жил в таком напряжении, что трех посещений и последовавшего за ними отъезда Жака хватило, чтоб сердце его разорвалось. Франк проводил врача до калитки. Когда он вернулся, я испугалась, таким злобным он был. Но он не сказал мне ни слова. Когда же я захотела помочь ему одеть Мартина, он грубо отстранил меня. Он задыхается от горя, хотя у него грозный вид. Он сам одел Мартина, скрестил ему на груди руки. Затем отправился в мэрию Ментоны со всеми необходимыми бумагами. Он действует всегда удивительно четко и быстро. Он знает, что следует делать. И делает все методично. Он урегулировал все детали, связанные с похоронами, и даже подумал о цветах. Судебно-медицинский эксперт приехал в первой половине дня. Без малейших колебаний он выдал разрешение на погребение. После его отъезда Франк достал из какого-то тайника Железный крест и бережно подсунул его под рубашку на груди своего хозяина. В этом жесте было что-то впечатляющее! Вслед за тем он написал несколько писем, но адресов я не смогла рассмотреть. Вероятно, сообщал о смерти Мартина каким-то таинственным соратникам, рассеянным по свету. Затем вернул мне бумаги, которые брал с собой в Ментону: свидетельство о браке, удостоверение личности. Я теперь — мадам де Баер, вдова. Но сижу я у гроба Мартина фон Клауса. Я никогда не узнаю, какой у него был чин, что входило в его обязанности. Я даже не знаю, в чем его обвиняют. И не хочу этого знать. Настал час сострадания и, может быть, примирения. Он спит, худощавый, элегантный, с иронической складкой в уголках рта, словно его смерть принадлежит ему одному, словно ее тайну он не хочет ни с кем разделить.