— Нам двоим никто не нужен. Мы же счастливы вместе, не так ли?

Маленькие клубки пара вылетали из его пасти, Шарик начинал дышать чаще. Она целовала его, потом отворачивалась, когда ее глаза наполнялись слезами. Вскоре она запуталась в подсчете дней. Она уже больше не помнила, когда они приехали, настолько каждый последующий день походил на предыдущий. Она стала жить заторможенно, вроде животного. Она ощущала голод, страх, желание спать. А потом, как–то внезапно, желание уехать вновь взяло ее за живое. Она вновь накинулась на Мориса.

— Больше так продолжаться не может, — сказала она. — Если бы еще знать, когда твой дядя вернется!

Однако никаких вестей. Ни одной открытки. Тебе наплевать, конечно. А меня это молчание просто убивает. А уехал ли он?

— Что?

— Допустим, что он заболел… здесь… в тот вечер, когда он вернулся. С ним мог случиться сердечный приступ… может быть, он умер. Эта мысль преследует меня… Но ты, я тебя не понимаю… Лишь бы тебя не беспокоили… остальное пусть себе!..

Морис закурил трубку. Он впервые казался озабоченным.

— Ты считаешь? — сказал он. — Я об этом не подумал… Может, пойти посмотреть?

— Не может, а нужно.

Еще какое–то мгновение Морис не решался. Он действовал быстро только тогда, когда это ему было нужно. Наконец он встал.

— Ты идешь со мной?

— Конечно.

— Тогда запри собаку. Она надоела мне со своими выкрутасами.

Шарик спал под столом. Сесиль тихонько закрыла дверь. Они обошли флигель кругом.

— Войти невозможно, — констатировал Морис. — Все заперто. Придется ломать ставень.

Он открыл багажник «бьюика» и вооружился монтировкой. Сесиль, затаив дыхание, наблюдала за его движениями. На электрических проводах сидели ласточки. Они щебетали, перелетали с места на место, готовясь к большому отлету, и их крики, и неласковое солнце осеннего дня придавали сцене какой–то непереносимый накал. Морис выбрал ставень, который неплотно прилегал, и с силой надавил. Дерево треснуло с сухим звуком. Птицы улетели. Морис отодрал разломанную доску, скинул внутренний крючок, появилось окно. Кончиками пальцев он протер стекло и тотчас же отпрянул.

— Не подходи, — прошептал он.

Сесиль не боялась вида смерти. Она прижалась лбом к оконному стеклу и увидела висельника. Вот уже несколько дней, как он висел здесь, бесконечно жалкий, словно какие–то лохмотья, на гвозде. Морис отстранил Сесиль и выбил стекло. Он открыл окно и запрыгнул в комнату.

— Не стой здесь, — сказал он, подняв глаза к лицу, искаженному конвульсиями. — Ты мне не сможешь помочь.

— На столе какая–то бумага, — сказала Сесиль дрожащим голосом.