— Да, крестный.

— А теперь побыстрее напиши то, о чем я тебе говорил. Можешь написать, что ложишься в больницу. С этого и начни письмо. Так, другое. Мне необходимо самому поговорить с твоей девицей. Вызови ее к себе, я говорю — к себе. Ведь у мсье есть еще одна квартира?! Думаешь, можно ее подкупить? Лучше, чтобы она не встретилась с твоей матерью! Все, быстрее. Хватит объяснений. Нету времени. Надеюсь, что еще не поздно!

Мареско слышит гудки, сам продолжает держать трубку. Рука дрожит. Ноги дрожат. Подташнивает. Состояние — хуже некуда. Слова крестного еще звучат в его голове. Письмо к прокурору — теперь ни к чему! А к чему тогда все… музей… нож… Даже нож! Протягивает руку. Нет сил подняться. Силится нажать на пружинку, чтобы освободить лезвие. До чего ж красив этот нож! Сколько амбиций вложено в него! Благодаря ему он почувствовал себя богатым и сильным, а на самом деле… А теперь этот рапорт. Что же, от всего отказаться? Больше никогда он не заявится в Нувель-Галери. Больше ничего не украдет. Никогда. Больше никогда не пройдет мимо прилавков и не услышит: к нам! сюда!

Эти переходы, полные соблазнов! Покончено со всем! А вспомнил вдруг о восковом манекене, с диадемой на голове, у отдела с лентами. Как сейчас видит ее слишком накрашенные глаза, яркий красный рот, розовые щеки, прическу, украшения… Все в ней и притягивало и отталкивало одновременно, хотелось поцеловать ее и… с силой воткнуть нож, эта идея давно зрела в самых потемках его сознания. Мареско тяжело поднимается. Подходит к крану, набирает в ладони воду и погружает лицо. Вода просачивается сквозь сомкнутые ладони каплями, как слезы. Отказаться, отказаться от всего! И на улицу больше никогда не выходить, чтобы избежать всяческих насмешек и пересудов. Клептоман для них нечто среднее между нищим и грабителем с большой дороги. Понемногу решение пришло само собой: сначала отправиться на улицу Шатоден, настучать на машинке прошение об отставке, без каких-либо объяснений, вернуться сюда, в музей, где и свести счеты с жизнью. Но как? Без разницы! Веревка! Газ! Снотворное! Главное — исчезнуть, как исчезает со сцены бесталанный актер, под свист и улюлюканье публики. Он так и слышит свист и улюлюканье. Занавес падает. И вся его жизнь прошла на сцене и за сценой. Сам себе актер, режиссер и зритель. Произошла ошибка. Пьеса, задуманная гениально, — провалилась. Да и была ли она гениальна? Она звучала фальшиво с самого начала, и сейчас стоит ли играть с самим собой? Письмо к прокурору и письмо, обращенное к нему, — не есть ли вершина его мошенничества или самообмана? Он похож на мима. Он шарит руками по воображаемым стенам в поисках выхода, он в отчаянии, он безнадежно потерялся в лабиринте замкнутого пространства. Вот и оставайся там, жалкий клоун!