– Ты нужно приехать, – произнес он на ломаном шведском, который я полюбила с той секунды, как он раскрыл рот и впервые заговорил со мной. – Это… Ясмин. Она…

Снова всхлипывания.

Моей немедленной реакцией было облегчение: Винсент ни при чем, дело в Ясмин, дочке Самира. В следующее мгновение я пришла в себя и устыдилась: а вдруг с ней что-то произошло, а я стою здесь довольная, словно ее благополучие меня вообще не волнует.

У меня за спиной заскрипели деревянные половицы и раздались шаги. В следующее мгновение рука Греты опустилась на мое плечо.

– Мария, что там?

Я замотала головой и отошла от нее на несколько шагов.

– Самир, что произошло?

– Она, она…

– Успокойся.

Но Самир не мог успокоиться. Его всхлипывания переросли в вой, а через пару мгновений в трубке раздался чужой голос. Незнакомец мрачным, а возможно, просто формальным тоном поинтересовался, может ли он поговорить с Марией Фоукара. Когда я подтвердила, что слушаю, он представился. Это был полицейский.

– Речь о вашей дочери, Ясмин. Мы опасаемся, что она могла попытаться свести счеты с жизнью.

* * *

А потом?

Помню, что разговаривала с Гретой, и несколько других девушек тоже проснулись и вышли к нам. Помню, что Юханна помогала мне одеться, как маленькой: натянула на ноги колготки, через голову надела толстый свитер, пару раз провела расческой по волосам. Должно быть, они сверились с расписанием – чтобы убедиться, что катера начнут ходить лишь через несколько часов. Потом кто-то – Грета, кажется, – стал обзванивать местных жителей, потому что следующее мое воспоминание – это как мы втроем с Гретой и Юханной по сосновому бору пробираемся к пристани.

Декабрь – самый темный месяц в году.

Настоящего солнечного света почти не бывает даже днем, а ночи – те чернее дегтя. Такой вот ночью мы и пробирались по лесу, вдалеке от человеческого жилья, с трудом различая что-либо на расстоянии вытянутой руки. Тьма казалась такой плотной, что ее почти можно было потрогать. Гигантское ничто обступило нас стеной, вызывая ощущение нереальности происходящего. Единственным, что оставалось в мире настоящего, были островки леса и ветки черничника, то и дело возникавшие в конусе света перед нами. У Греты с собой был большущий фонарь. Такая тяжелая, несуразная вещь, от одного вида которой начинают ныть руки. Никто не произнес ни слова. Я слышала лишь хруст мерзлой земли у нас под ногами, мое собственное дыхание, да еще ветер, который завывал где-то высоко, в верхушках сосен.

На пристани в катере уже ждал мужчина – не помню его имени, – чтобы отвезти меня в зимнюю гавань Ставснес, где я оставила машину.