Андре покраснел еще гуще.

— Все великие живописцы обессмертили красоту своих любовниц, — продолжал де Мюсидан.

Художник возмущенно сверкнул глазами.

— Вы ошибаетесь, господин маркиз!

— В чем же?

— Это — портрет самой добродетельной девушки на свете.

— Вы ее любите?

— Люблю. И разлюбить ее для меня так же невозможно, как остановить собственное сердце. Но мое уважение к ней еще сильнее, чем любовь. Она — моя любовница? Боже мой! Да я презирал бы себя, как последнего негодяя, если бы злоупотребил ее доверием и шепнул ей хоть одно слово, которого она не смогла бы передать своей матери!

Никогда в жизни де Мюсидан не слышал более приятных слов. Лицо и голос Андре доказывали, что он говорил правду. Графу хотелось обнять и расцеловать честного молодого человека, но на это никак не мог отважиться маркиз де Беврон.

Октавий уже проклинал свое инкогнито.

— Для портрета, естественно, необходим оригинал, — смело сказал художник.

— Значит, девушка приходила сюда?

— Да.

— Разумеется, не одна?

— Одна, господин маркиз.

— Это было очень неосторожно с ее стороны.

— Она доверяла мне.

— Но люди могли подумать…

— Каждый судит по себе, господин де Беврон.

Теперь покраснел граф.