Отис с Софией уехали около девяти утра, и я махала им, пока «Приус» не скрылся из виду. Все было странным образом похоже на обычный понедельник. Из окна доносился голос Аннунциаты, на испанском раздающей указания приходящим помощникам. На улице тоже слышались разговоры и шум пилы, лай собак, гоняющих белок, и беличье ворчание в ответ.

Только громкий шум кружившего над поместьем репортерского вертолета выбивался из привычных звуков.

Кэрри Хорват позвонила в три тридцать.

– Час назад Эвану предъявили обвинение в побоях с отягчающими обстоятельствами. Залог назначили в триста тысяч, его внесли. Сейчас ему наденут отслеживающий браслет на ногу и отпустят.

– Он скоро вернется?

– Через пару часов. Айзек Дендри его привезет.

Трубку я положила в крайнем волнении. Хотела ли я вообще его видеть? Он признался, что подделал подпись Беатрис и что взял заем под залог картины, заведомо поддельной; и улик, говорящих о жестоком отношении, тоже было достаточно для ордера на обыск.

Нет, я не хотела его видеть. Я не могла.

В двери повернулся ключ: появилась Аннунциата с тележкой, впервые пришедшая открыто убраться. Я попыталась улыбнуться, и в ответ мне досталось тоже что-то похожее на улыбку.

Вместе с ней я принялась за работу. Полиция вытряхнула все из ящиков, шкафов и моего гардероба и разбросала по комнате. Почти час мы складывали все обратно. Закончив, Аннунциата заменила потухшую свечу новой и зажгла, старательно убрав зажигалку обратно на свою тележку рядом с открытой банкой газировки.

«Доктор Браун», черная вишня. Диетическая.

– Аннунциата? – крикнула я.

Она указала на ухо, по которому вился проводок: она надела слуховой аппарат.

– Вы когда-нибудь приносили газировку в башню? – уже тише спросила я.

– Д’а, – ответила она.

– Для Беатрис? Для сеньоры?

Кивок.

– Д’а.

– Я имею в виду, после того, как она утонула? Вы видели ее в башне?