Моисей отыскал взглядом названных им людей, проследив, как те сияют от гордости, и зная, что теперь они будут трудиться вдвое усердней – и что остальные тоже будут трудиться усердней при виде того, как он хвалит тех, кто ему угодил.

– Не все из нас сделали всё, что могли, но я уверен, что они будут стремиться к лучшему.

Его взгляд метнулся в сторону Бенджамина и на пару секунд задержался на нем, пока Моисей не убедился, что упрек воспринят. Бенджамин опустил голову, а люди вокруг него слегка расступились. Отлично. В ближайшие недели никто и не подумает заговорить с Бенджамином. Никто даже не взглянет в его сторону. А в их сплоченной общине подвергнутый остракизму будет чувствовать себя отверженным каждую секунду на дню.

– Но как бы мы ни старались, некоторых мужчин и женщин уже почти невозможно спасти. Они нуждаются в том, чтобы мы указали им путь. Ибо если эта наша святая миссия спасет от неугасимого адского огня хотя бы одного человека, то мы спасем от вечных мучений и всех остальных!

Дрожа от собственной убежденности, Моисей видел, как его пыл отражается на лицах его паствы.

– Некоторые люди – завзятые грешники, кои столь далеко отклонились от верного пути, что лишь огонь способен очистить их души. Будь то адское пламя… – Он позволил своему взгляду задержаться на зажженных факелах, которые держали его люди, и повысил голос: – Или же рукотворный огонь!

Шестеро мужчин выступили вперед, подхватив канистры с бензином. Пройдя по обледенелой гравийной дорожке к дому, они стали плескать едко пахнущей жидкостью на его облупленные беленые стены. Трое из них вошли внутрь, и Моисей мог смутно различить в темноте, как они поливают бензином пол и какую-то ветхую мебель.

Подойдя к одному из мужчин, он протянул руку.

– Дай-ка мне, дитя мое.

Мужчина, коренастый фермер по имени Ричард, башней возвышался над Моисеем, но и тот словно съежился в благоговейном страхе, когда к нему обратились напрямую.

– Она довольно тяжелая, Отец.

Моисей ничего не ответил – просто всё так и держал руку протянутой, недобро прищурившись. Ричард заморгал и передал ему канистру.

Та и вправду оказалась достаточно увесистой, а ее поверхность маслянисто поблескивала от выплеснувшегося на нее бензина, сразу испачкавшего руки и одежду, но Моисея это не волновало. Он плеснул жидкостью на стену, вдыхая резкий, пьянящий запах; сердце у него гулко забилось, как в тот самый первый раз. С годами это уже стало частью общей жизненной рутины. Такой же, как проповеди, еда, долгие поездки, молитвы… Но это было единственным, что никогда не теряло своей остроты. Единственным, что оставалось ярким, первозданным и чистым.