– Прости, детка, если огорчил. Но ты| сама хотела все знать.

– Да нет, – Ирина тоже поднялась со стула. – Чего уж… Вы уходите?

– Если позволишь. Ты когда уезжаешь?

– Еще не решила. Я позвоню.

– Обязательно. Всего наилучшего, – повернулся он к Петру и Гурскому.

– До свидания. Всего доброго, – в один голос попрощались они, привстав.

Ирина проводила Шацкого, вернулась к столу, села и сдавила виски кончиками пальцев.

– Просто в голове не укладывается. Все это просто не укладывается в моей голове…

– Необходимо расширить сознание.

– Что?

– Извините, Ира, – смутился Гурский – я иногда бываю непростительно циничен.

– Да ладно уж. Собственно, к Виктору я никогда особенной любовью сестринской не пылала. Я знаю, это дурно, но что поделаешь. Но я и вообразить себе не могла… А про отца догадывалась. Не такая уж я «детка», как Евгений Борисыч считает. Знать не знала, но, конечно, догадывалась. Только не мое это дело, я и не вникала. Отцу видней. По-твоему, это плохо? – она взглянула на Петра.

– Что?

– Ну… видишь теперь, какая у нас семейка. Виктор – подлец. Отец с Шацким контрабандой занимались, а я их не осуждаю, заметь. Я, выходит, тоже дрянь, по– твоему? Шамиль с этим, который из банка, что-то там с кредитами химичили, так ты их, как клопов, размазал моментально. Может, я тебе теперь тоже противна? Так я тебе еще скажу – я тоже левые тиражи через таможню вывожу, и взятки даю постоянно, и от налогов уклоняюсь. Каждый крутится как может. И я ничем от других не отличаюсь. Я дрянь? Нет, ты скажи, я не обижусь.

– Дура ты, Ирина Аркадьевна, – Волков раздавил сигарету в пепельнице. – И слова твои дурацкие. И прекрати истерику. Сравнила… эту… с пальцем. Ты, отец твой вместе с Шацким, да и ребята эти на таможне – это одно. А Шамиль и те, кто с ним в упряжке, – другое.

– Жить можно по закону, а можно – по совести, – изрек в пространство Гурский.

– Да, – повысил голос Петр. – Да! Есть одни законы и другие. Эти – написали, потом переписали, а потом опять переправили. Человеки для человеков пишут. Сегодня одни, завтра другие. По этим законам – ты за одно и то же сегодня на параше, а завтра – в смокинге. И наоборот. Это… ладно. А вот другие, если кто нарушает… при мне… давил и давить буду без всякой пощады и сожаления. Это ясно?

– Ты чего, папа? – недоуменно взглянул на него Александр. – Бубен-то не напрягай. Охолонись маненько. Ты кому чего доказываешь?

– Да вот, некоторые не совсем допонимают.

– А я и говорю, – Адашев-Гурский подошел к холодильнику и, достав из него непочатую бутылку, демонстративно приподнял ее, держа за горлышко. – Необходимо расширить сознание. Чтобы вместить, тэс-скать, в него безграничное пространство бытия во всем его парадоксальном многообразии. Ничего излагаю, а? Господи, куда ж умище-то девать…