Однажды под окнами прошел духовой оркестр, и они забавлялись, подстраивая свои движения в такт музыке. В другой раз, когда разразилась гроза, Андре настояла на том, чтобы распахнуть настежь окно и ставни.

Была ли это игра? Во всяком случае, он не видел в этом никакой хитрости. Она лежала голая поперек кровати, приняв откровенно непристойную позу. Вообще, едва перешагнув порог комнаты, нарочно старалась вести себя как можно развратнее. Иногда, уже после того как они разделись, она мурлыкала с видом фальшивой невинности, которая, впрочем, нисколько его не обманывала, что тоже было частью игры:

— Я хочу пить. А ты?

— Нет.

— Скоро захочешь. Позвони Франсуазе и закажи что-нибудь…

Франсуаза была служанкой лет тридцати, пятнадцать из них проработала в кафе и гостиницах, так что уже ничему не удивлялась.

— Да, месье Тони?

Она называла его «месье Тони», потому что он был братом ее патрона Венсана Фальконе, чье имя красовалось на вывеске и чей голос доносился с террасы.

— Вы не задумывались, преследовала ли она при этом определенную цель?

Все то, что он пережил в течение даже и не получаса, а всего лишь нескольких минут своего существования, было теперь разложено по кадрам, по звукам и рассматривалось словно под лупой, не только другими, но и им самим.

Андре была высокого роста. В постели это было не так заметно, но она выше него сантиметра на три-четыре. Хотя она и местная, волосы у нее темные, почти черные, переливающиеся на свету, как у южанки или итальянки, резко контрастирующие с белоснежной кожей. Полноватая, с округлыми формами, и ее тело, особенно грудь и бедра, так податливо упруги.

В свои тридцать три года он знал многих женщин. Но ни одна из них не доставляла ему такого животного наслаждения, до полного самозабвения, после которого не оставалось ни брезгливости, ни стыда, ни пресыщения.

Наоборот, после двух часов, стараясь получить максимум удовольствия от своих тел, они еще долго не одевались, продлевая чувственное наслаждение, смакуя ощущение гармонии не только друг с другом, но и со всем миром.

Все имело значение. Каждая мелочь занимала свое место в этом вибрирующем мире, даже муха, усевшаяся на живот Андре, за которой она наблюдала с сытой улыбкой.

— Ты мог бы прожить со мной всю жизнь?

— Конечно…

— Правда? Ты не боишься?

— Боюсь чего?

— Ты представляешь, во что превратились бы наши дни?

Эти слова, ничего не значившие тогда и прозвучавшие такой угрозой через несколько месяцев, он тоже будет вспоминать.