— Я согласился тогда и согласился бы еще и еще, тысячу раз… Тысячу раз… «Вот бедный Якоб, — сказал я ему. — Доверься ему, потому что он — как твое отражение…» Сегодня все должно было свершиться. Так он и сказал: «Все должно свершиться…» Я помог ему расписать тело и… и сделать все остальное. Не отрицаю, что повиновение этому приказу потребовало от меня больших усилий, чем любому другому приказанию, которому я повиновался ради его дела…

Тыльной стороной ладони он вытер слезы, которые Вуд не могла разглядеть. Она подумала, что, может быть, Стейн и говорит правду, но не всю. Сценарий был готов, и Стейн его разыгрывал. «Ван Тисха нужно было заменить, и его желание погибнуть для своей последней картины пришлось тебе очень на руку, Якоб. Ты наверняка уже выбрал художника, который придет ему на смену… Интересно, кто будет этим счастливчиком…»

На полу рядом с картиной стоял маленький пюпитр. Пока Стейн всхлипывал, Вуд подошла к нему поближе. На выставленной на нем подсвеченной лампой картонке были написаны от руки слова на голландском, английском и французском языках:

— «Полумрак».

Стейн кивнул.

— Так я позволил себе окрестить эту картину… Он не захотел давать ей никакого названия, но картины без названий не подходят для посмертной славы… Знаете, как мне пришло это в голову? Ван Тисх настаивал, что освещение должно быть тусклым. И последними его словами было: «Якоб, помни о свете. Самое важное в этой картине — полумрак». И он повторил несколько раз, все тише и тише: «Полумрак, полумрак, полумрак…» Когда он испустил дух, это слово растворилось у него на губах. Я подумал, что это название, пожалуй, подойдет…

— А она? — спросила Вуд.

Она указала на тело Мурники де Берн. Секретарь ван Тисха лежала в дальнем темном углу камеры. Может, она просто потеряла сознание, но Вуд подумала, что продержится она недолго, потому что открытое на боках легкое черное платье не могло защитить ее от крайнего холода этого жуткого морозильника. Ее ноги были поджаты, а лицо скрыто густой гривой запутанных волос. Она походила на куклу, брошенную не слишком заботливой девочкой.

— Там она и останется, — сказал Стейн. — Вообще-то Мурника — тоже часть картины. «Полумрак» — картина, охватывающая все вокруг, величайшая из всех когда-либо созданных, потому что ван Тисх хотел, чтобы все мы были ее частью. Не только Мурника, но и вы, и я, Бальди, и уничтоженные картины, и родственники картин, и ищущая Бальди полиция, и совещания «Рип ван Винкля», и каждое из украшений с этих совещаний, и вся коллекция «Рембрандт», включая, конечно же, «Христа», и картины «Цветов» и «Монстров», и все остальные творения ван Тисха, которые сняли с экспозиций… и отсюда уже все художники и модели, все картины мира, которые почувствуют, что это касается и их, и все зрители, которые когда-либо видели гипердраматическую картину. В общем, все человечество. Для этого-то рядом с уничтоженными картинами и были оставлены записи: ван Тисх хотел, чтобы все мы стали частью картины, как пораженные невольные персонажи. «Полумрак» — единственная картина ван Тисха, относящаяся к «грязному» искусству, мисс Вуд, и составляющий ее материал — все мы. Какое-то время ее, естественно, придется скрывать, но настанет день, когда мы покажем ее публике… Тогда люди отреагируют… Представьте себе удивление или ужас на лицах; пораженные взгляды; напуганные голосами картин, звучащими из их безжизненных тел, уши; художник, обретший бессмертие в собственной смерти… Центр картины действительно перед вами, но вокруг него — все мы. Вам не кажется, что комната расширяется? Не кажется, что она охватывает бесконечность?…