Элиас не мог скрыть зависти. Эх, ему бы столько же людей и оружия, сколько у партизан-коммунистов, — тогда не пришлось бы участвовать в грязных играх, затеянных его командирами.

— Уверен, что ваши английские друзья довольны этими вылазками, — язвительно заметил священник. — Но при этом гибнут ни в чем не повинные люди.

— Война, Микалис, — это война. Многие еще погибнут.

— Многие погибнут уже завтра, если вы не вмешаетесь. Старики будут защищать свои дома.

— Это было бы глупо, — резко ответил Элиас. — Слушай, ты не понимаешь. Они будут жечь деревни, они сожгут все — и не важно, будем мы сопротивляться или опустим руки. Это будет продолжаться, пока они не уйдут отсюда. А уйдут они не скоро.

— Это тебе англичане сказали?

— Это то, что есть на самом деле. Мы не проводили никаких операций вблизи деревни. У них нет никаких причин ее сжигать. Иначе они бы это уже сделали.

Они в упор смотрели друг на друга, эти юноши, не достигшие еще и двадцати пяти, но вынужденные исполнять роль, которая по силам только зрелым и опытным. Микалис вернулся из семинарии три года назад, за несколько дней до прихода немцев, чтобы помочь заболевшему отцу Пантелису. Через полгода, похоронив старого священника, он взял на себя его обязанности. Вызванная войной неразбериха не позволила епископу назначить нового священника, и выросший в деревне Катарини Микалис стал духовным пастырем всего в двадцать один год. Когда началась война, Элиас учился в военной академии. Он был рекогносцировщиком, когда греческая армия наголову разбила итальянцев, но вернулся в Афины после того, как немцы провели стремительную наступательную операцию «Марита», в результате которой греки были в считанные дни окружены и разбиты. И пока правительство спешно сворачивалось, чтобы укрыться на Крите, он устремился на север, чтобы здесь, в горах, организовать сопротивление. «Старики слабы, — сказала ему его бабка еще тогда, в Афинах. — Все лучшие люди уже в могиле».

— В деревне голодают, — настойчиво продолжал священник.

— Я знаю и об этом.

— Конечно, ты знаешь — это ведь твои люди забрали все. Жители деревни отдали тебе свое продовольствие, своих сыновей, свои жизни. Что ты сможешь сделать для них?

— Воспользоваться их жертвами так, чтобы они не оказались напрасными.

— Это значит, что ты ничего не можешь.

— У меня только двадцать человек.

— Где же остальные? К вам ушла вся молодежь из четырех деревень, просто ради еды. У тебя должно быть вдвое больше.

— Они на операции.

— Без тебя?

— Кто тебе сказал, что немцы собираются сжечь деревню?