– Излучатели будут работать сотни лет, если только… – Ниема запинается, теряя нить.

Сет поднимает голову и видит, что Ниема сидит, глядя в пространство. Каждый год, много лет подряд, с тех пор как сам Сет был еще ребенком, она проводит этот урок, и он ни разу не слышал, чтобы она хотя бы запнулась, а тем более сбилась с мысли.

Значит, что-то не так. Она с утра такая: смотрит на людей и как будто не видит, слушает вполуха. Совсем на нее не похоже.

Волна приносит дохлую рыбину, которая тычется в руку Сета: живот разодран в клочья, глаза белые. Рыба не одна, их много, и они одна за другой со стуком ударяются о корпуса лодок. Их тела, одинаково разодранные, плывут со стороны черного тумана. Холодная рыбья чешуя касается кожи Сета, и он убирает руку.

– Как видите, туман убивает все, к чему прикасается, – говорит Ниема ученикам, указывая на рыб. – К сожалению, он накрывает всю землю, за исключением нашего острова и океана на полмили вокруг.

2

На самом краю длинного бетонного пирса, который вдается в сверкающий залив, скрестив ноги, сидит Магдалина. Ее волосы – спутанная рыжая копна, неумело завязанная желтой полосой ткани, оторванной от полотнища. Женщина похожа на древнюю статую, носовую фигуру затонувшего галеона.

Ранний вечер, в бухте полно пловцов, которые нарезают круги в воде или прыгают со скалы слева от Магдалины, хохоча так заразительно, что поневоле хочется плавать и прыгать вместе с ними.

Но Магдалина смотрит на далекие лодки с детьми и штрихами угольного карандаша зарисовывает их в альбом, который держит в руке. Лодки кажутся крошечными на фоне стены тумана.

Магдалина дрожит.

В одной из этих лодок ее одиннадцатилетний сын Шерко. Она никогда не понимала, зачем Ниема упорно возит детей на край света ради этого урока. Разве обязательно быть совсем рядом со своей историей, чтобы изучать ее?

Она помнит, как сама была там в детстве и слушала тот же урок, у той же учительницы. Всю дорогу она заливалась слезами, а когда они бросили якорь, едва не выпрыгнула за борт, чтобы вплавь добраться до дома.

– С Ниемой дети в безопасности, – успокаиваю я Магдалину.

Она продолжает дрожать. Ей казалось, что, если она сядет на берегу и будет рисовать, наблюдая за лодками, ей будет спокойнее, но она больше не может смотреть. Сын подарен ей всего три года назад, и она до сих пор считает его хрупким – и ошибается.

– Который час, Аби?

– Семнадцать сорок три.

Магдалина записывает на уголке альбомного листа время и дату: отныне история пригвождена к этой шуршащей на ветру странице, как бабочка, проткнутая булавкой.