– Домой – в душ и переодеться. А потом в управление.
И тут она вспомнила, что ее служебный пистолет и нож у него. Мэддокс не отводил взгляда. В наступившей тишине звуки снаружи стали громче – заурчал чей-то катер, выходя в море.
– Нет, – тихо сказал Мэддокс.
У Энджи часто забилось сердце.
– Мы говорили об этом, помнишь?
Черт, значит, ей не приснилось. Она поглядела на иллюминатор над маленькой раковиной: тусклый серый рассвет понемногу рассеивал тьму. Паллорино провела рукой по волосам, поправила «конский хвост».
– Энджи, посмотри на меня.
Она глубоко вздохнула и подняла на него глаза.
– Позвони и скажись больной. А сама сегодня же поезжай к специалисту.
– Но я не могу сказаться больной, расследование…
– Так, Паллорино, давай-ка выбирай. Либо ты звонишь и говоришь, что заболела, и идешь к врачу, или едешь в управление, но тогда я отдаю Базьяку твое служебное оружие и пишу на тебя рапорт.
Она в бессильном бешенстве смотрела на него, сжав кулаки.
– Пока я не хочу видеть тебя в моей команде. И ни в чьей другой не хочу.
Щеки и лоб у Энджи запылали. Она посмотрела на его заплывшие глаза и синяки на лице. То, что она сделала, отрицать было невозможно, и Паллорино поняла – как ни соблазнительно сделать вид, что вчерашнего приступа безумия не было, у нее ничего не получится. Мэддоксу придется объяснять в управлении, что у него с лицом.
– Не вынуждай меня, Энджи, не заставляй подавать рапорт. – Он помолчал. – Позволь тебе помочь.
Значит, с рапортом он подождет? И скормит копам какую-нибудь историю?
– Почему? – тихо спросила Энджи. – Почему ты готов рисковать ради меня?
Мэддокс долго молчал. Снаружи завывал ветер, швыряя капли дождя в толстое стекло иллюминатора.
– Потому что ты мне небезразлична, – медленно и раздельно ответил он, словно уясняя это для себя. В его голосе была искренность, от которой сердце Энджи затрепетало в горле. Она этого не стоит. Она не стоит его.