И он пошёл по аллее с ребёнком в слинге на спине, исчезнув в чёрной тени старого здания станции.

– Вы определились с именем? – спросила Вера.

– Миранда. Достаточно театрально для Патрика, но не слишком вычурно.

Они уселись за кухонный стол пить чай. Бумаги Кристины были в большом ящике для документов. Там были блокноты со стенограммой, содержавшие краткий отчёт о каждой встрече группы, и фотографии регистрационных карт некоторых пациентов.

– Они нужны мне, потому что в блокнотах я часто использую только имена или инициалы и спустя столько времени не могу вспомнить данные каждого пациента. Но меня по-прежнему беспокоит конфиденциальность. Я пообещала каждой группе, что всё сказанное будет сохранено в тайне. – Она колебалась. – Смотрите, я бы хотела, чтобы вы сперва прочитали блокноты. Таким образом люди, о которых идёт речь, смогут остаться анонимами. Если что-то покажется вам особенно важным, мы можем обсудить, раскрывать ли данные человека, которого это касается.

– Не проще ли было бы просто дать мне список пациентов, посещавших ту же группу, что и Белла, и Эдмунд? Я бы увидела, есть ли знакомые мне имена.

Кристина снова замолкла, осторожно подбирая слова.

– Это может быть проще, но не думаю, что для вас это будет полезнее.

– Вы хотите сказать, что в этих блокнотах есть что-то, относящееся к делу?

– Я считаю, что вам стоит их прочесть.

И Вера начала читать. Белла и Эдмунд стояли у истоков первой группы. Кристина вела детальный отчёт о каждом сеансе. Беллу называли по имени, а Эдмунда – по инициалам. Было заметно, что поначалу Кристина была неудовлетворена работой группы. Она даже подумывала бросить всю затею. В каждой дискуссии особенно выделялся один пациент. Он постоянно говорил о своих деструктивных отношениях с матерью. Она окружала его гиперопекой и заболевала каждый раз, когда он собирался уйти от неё. Остальные пациенты были слишком вежливы или апатичны, чтобы заткнуть его. Веру удивило, что никто ему не врезал.

Лишь на третьем сеансе удалось достичь какого-то прогресса, когда пациента перебил Эдмунд. Кристина записала сказанное им дословно.

– Бога ради, ты считаешь, что ты единственный, у кого было дерьмовое детство? Ты что, ни разу не читал Ларкина?

И он продолжил сердито рассказывать о своей жизни в Холм-Парке, о матери, которая всегда была слишком поглощена светской жизнью и старшим сыном, чтобы уделять время ему, о бестолковых няньках, об ограничениях и скуке.

– Был только один человек, который заботился обо мне, и остальные обращались с ней как с дерьмом. Просто из-за того, что она не слишком умела читать и писать.