– И что было дальше?

– Я резко обернулся. Он уже стоял гораздо ближе ко мне. И занес утюг, как будто собираясь снова ударить меня им.

– Можете ли вы сказать мне, о чем подумали, когда осознали, что он обжег вас и по-прежнему держит в руках утюг?

– Я подумал, что сейчас он убьет меня. – Говоря это, обвиняемый смотрит на присяжных, вид у него скорбный и жалкий. Он не осознаёт, что мгновение назад дал мне именно тот ответ, которого я ждала.

– И как именно вы на это отреагировали?

– Я ударил его ножом.

– Сколько раз?

– Пять. Это была самозащита.

Я делаю паузу, чтобы все осмыслили его слова. Не один раз, а целых пять.

– Хорошо. Можете ли вы подтвердить мне, что ударили ножом мистера Тейлора из самозащиты именно потому, что он обжег вас утюгом?

– Совершенно верно. До этого я уходил, повернувшись к нему спиной. Я вам говорю – он бросился на меня.

Я стараюсь не улыбаться – время открывать карты еще не настало.

– У вас остались раны в результате нападения мистера Тейлора?

– Мы уже обсуждали это, – вздыхает он, явно утомленный моим допросом. Хорошо. Чем сильнее раздражен обвиняемый, тем больше вероятности, что он ошибется. Мы берем их измором.

– Окажите мне любезность, – говорю я с драматическим жестом, и кто-то из присяжных фыркает.

– У меня остался шрам на задней стороне плеча.

– И этот шрам был, когда полиция арестовала вас спустя неделю после того, как Питер Тейлор был убит в собственной кухне. Верно?

– Это так. Они сфотографировали этот шрам и все такое. Я не лгу.

Я поднимаю брови. Он начинает потеть.

– Итак, убитый обжег вас утюгом достаточно сильно, чтобы остался шрам. И этот ожог зажил неделю спустя после того, как рана была нанесена, а предъявленные суду фотографии были сделаны именно во время вашего ареста, через неделю после нападения?