Однако положение обязывает. На излете академического года город чествовал университет. Кармайн, Дэнни и Сильвестри послушно присутствовали на холломенской Лужайке, по которой маршировали оркестры обеих школ. Мэр красовался рядом с ММ, облаченным в президентскую мантию и академическую шапочку. День выдался ясный и тихий, деревья вокруг Лужайки стояли в цвету, весенняя трава еще не утратила свежести. Замечательно смотрелись медные буки, высокие и покрытые молодой листвой.

Самые важные персоны во главе с мэром и президентом Чабба стояли наверху помоста, задрапированного фиолетовыми и синими полотнищами — фиолетовый был цветом Чабба, синий — Холломена. Три полицейских начальника находились тремя ступеньками ниже — их головы в фуражках пришлись вровень с коленями сановников на вершине помоста. Комиссар пожарной охраны и его заместитель в синих мундирах более светлого оттенка, чем у полицейских, расположились по бокам от них.

— Итан в своем репертуаре, — сказал Сильвестри своему коллеге, начальнику пожарной охраны Виду Мерфи. — Торчим тут, как цветы в дурацкой икебане.

Кармайн не слушал разговоров; воротник одновременно резал ему подбородок и душил шею. Он вытягивал шею, поворачивал так и сяк голову, наконец, задрал подбородок как можно выше кверху. В высоких ветвях ближнего медного бука что-то блеснуло. Кармайн замер и стал всматриваться в листву, его лицо внезапно потеряло всякое выражение — рефлекс, приобретенный в беззаконные дни войны, когда солдатам сносило башню и они принимались палить по ненавистным офицерам и военной полиции. Вот — опять! Новая вспышка, будто кто-то, спрятавшийся в ветвях, поудобнее пристраивал оружие, и линза оптического прицела сверкала на солнце.

Оркестры умолкли, начались речи, дети чинно уселись на траве — такие тихие и скромные, будто в жизни не скурили косяка и не стибрили ни одного колпака с колес.

— Ложись! — взревел Кармайн. — Все вниз! Ложись!

Правой рукой он выхватил из кобуры длинноствольный револьвер тридцать восьмого калибра, краем глаза увидев, что одновременно с ним то же сделал Джон Сильвестри и с секундным отставанием — Дэнни Марчиано.

Сановники в развевающихся мантиях спрыгивали с постамента и ложились на землю; к этому их побудил не столько крик Кармайна, сколько трое полицейских в парадной форме и с оружием наготове, мчащихся в сторону медного бука. Дети с воплями и криками бросились кто куда, толпу зрителей будто ветром сдуло, за исключением съемочной группы шестого канала, получившей шанс на лучший материал с того самого памятного дня год назад.