И знаешь, что я тогда подумала? После всего этого в моем ошеломленном десятилетнем мозгу мелькнула мысль: этот человек, должно быть, сошел с ума, если вышел под такой проливной дождь.

Я слышала, что во время тяжелых жизненных потрясений люди задумываются о невероятно бессмысленных вещах — вероятно, так они защищают свой разум от разрушения. Доктор Файрбоу тоже говорил мне об этом.

Убедившись, что Робсон ушел, я зажгла свечу и поднялась наверх.

То, что я увидела в коридоре, было хуже всего, Мэтью.

Хуже всего…

Думаю, что именно в тот момент мой разум разрушился окончательно. Мне кажется, я буквально почувствовала, как он разваливается на куски — как дом, который попал под слишком сильный удар шторма… слишком сильный, чтобы выдержали стены и фундамент.

Я почувствовала, как мой мозг кровоточит, разрываясь на части. Голова и лицо горели.

Сбежав вниз по лестнице, я выскочила под дождь, крича о помощи, и мне показалось, что прошло очень много времени, прежде чем кто-то ответил на мой зов.

Как итог этой главы моей жизни, бедная девочка осталась без дома и без мамы. Бедная девочка стала свидетельницей убийства и была изнасилована сумасшедшим. Но, знаешь, что было особенно забавно? Сердобольные люди из низкосортных грязных притонов предположили, что бедная девочка, скорее всего, сама напросилась. Прелестная малышка ведь танцевала в гавани, чтобы завлечь постояльцев в пансионат вдовы Маллой! И неважно, что сама вдова Маллой всегда была с ней и следила, чтобы все было безопасно — этот танец привлек убийцу, убийца повелся на танец хорошенькой бедной девочки, вот и все.

После всего этого бедной девочке пришлось вернуться в приют.

Я говорила, что детство в приюте было счастливым… но, вернувшись туда, я поняла, что больше… гм… не соответствую установленному стандарту качества. Ребенок, который был изнасилован и слышал, как произошло самое гнусное из убийств, являл собой лишь видимость невинности. Я видела это во взглядах и иногда даже слышала в чужих перешептываниях.

А самое интересное, что эти люди были правы, ведь внутри меня и вправду поселилась тьма. Остальные дети из приюта чувствовали это. Я не могла больше играть в детские игры — для меня это было равносильно тому, чтобы полетать на Луну на спине свиньи. Мой разрушенный разум кое-как исцелился, но на нем остались уродливые шрамы.

По сути, я стала такой же, как Робсон: одинокое существо, испытывающее внутренние муки, о которых никому не могло рассказать. Результатом всего этого стало то, что когда люди со стороны захаживали, чтобы взглянуть на сирот с намерением усыновить кого-либо, они не могли даже смотреть на меня и проходили мимо. Я была темным пятном на белом листе бумаги. Я была уродливой ухмылкой среди улыбок. В двенадцать лет я ощущала себя на все тридцать.