- Напустили до затмения! - пробормотал он, кончив читать при мертвом молчании наборщиков - Ребята, жалко мне вас, да нечего делать. Минута приспела. Мик Тингсмастер наказал по всему союзу держать ухо востро! Вот это самое затмение… - Он потряс в воздухе пачкой рукописей. - Это самое затмение не иначе как перед войной.

- Тсс! - тихо шепнул старый наборщик. - Не ори. Начинать так начинать. Мы голоднее не будем!

По серым, изможденным, больным лицам пробежало самое настоящее веселье.

- Раз-два, братцы! Начинай!

С этими словами мастер на клочки разорвал весь полученный им сенсационный материал и пустил его по ветру, а наборщики опрометью кинулись к машинам, разбросали набор, смешали шрифты, разлили краску и нахлобучили фуражки и кепки, готовясь разбежаться по домам.

- Парень! - крикнул мастер самому юному. - Встрепли-ка мне волосы! Вот так! А теперь - марш по домам, да предупредите братишек из Велленгауза, что с сегодняшнего дня начинается ихнее владычество! Союз назначил их штрейкбрехерами.

Наборщики загоготали и один за другим, выразительно кивнув мастеру, выбежали на улицу.

Тот дождался, когда они выйдут, растрепал себе волосы еще малость, оборвал две-три пуговицы на блузе, спустил подтяжку и лишь после этого, хромая, охая, бормоча проклятия и потирая поясницу, заковылял к ответственному ночному редактору, херру фон Шмейхелькатце, ставленнику банкиров, прокурора и секретаря.

- Боже! Что с вами? - воскликнул фон Шмейхелькатце женственным голосом, откидываясь на спинку кресла при виде мастера.

- Забастовка! - глухо простонал мастер. - Сволочи! И откуда у них сила бастовать, сидят-то на одной картофельной шелухе!

- Забастовка! Сейчас?! Да вы меня ре-же-те!

- Не волнуйтесь, херр Шмейхелькатце! Я найду рабочих! Ох-хохо! - дьяволы, живого места не оставили»

- Да где вы их найдете? - взвизгнул Шмейхелькатце, картавя, как институтка. - Я погиб! Я буду отставлен!..

- Идите-ка за мной, мы приведем штрейкбрехеров, - шепнул мастер, корча самые ужасные гримасы и потирая себе коленку с такой силой, что она искренно начала болеть. - В такие минуты находчивость и решительность - первое дело! Доверьтесь мне!

Фон Шмейхелькатце схватил цилиндр, перчатки, портфель и тросточку. Дрожа и бледнея, он спустился по лестнице вслед за мастером, в ночную прохладу зузельских улиц. Ему редко приходилось идти пешком! А мастер, прихрамывая, тащил его с улицы на улицу, в полном безмолвии, придерживаясь теневых сторон.

- По-о-слушайте, - пролепетал наконец редактор, - куда вы меня тащите? Ведь мы… ах, боже мой! Ведь мы спускаемся прямо на кладбище!