— Руки! Уши! Голова!.. Руки, уши, голова… Рукиушиголова…

— А голову-то зачем? — спрашивает Женька.

— А чтоб вшей не натащили!

Тысячерукое, тысячеухое, пятисотголовое существо движется из медпункта в раздевалку, где станут храниться пятьсот пар башмаков, пальто, шапок и чемоданов, тысяча лыж, варежек и лыжных палок…

Оттуда — в спальни. Розовые стены, розовые шторы, розовые покрывала. Все в спальнях ядовито-розового цвета.

В подсобке нянечки двуручной пилой чего-то пилят — за спиной не видно.

— У нас директор, — говорит одна, — у него знаешь какой вкус? Чтобы все было в тон.

«Чего они там пилят?» — подумала Женька.

— А у Гапонова из девятнадцатого интерната всё не в тон! Стены зеленые, шторы красные! Наш ему: «К зеленым стенам, Иван Сергеевич, шторы должны быть обязательно зеленые, чтобы ребятам было не тяжко». А тот: «У меня, Владимир Петрович, шторы на стенах, как маки на лугу!»

Вжик-вжик, знай себе распиливают, не злодеяние ли совершают? Такой у Женьки был характер: мимо чего-то неясного не могла пройти спокойно, а только разузнав, что все в порядке, что никого не обижают и нет признака злодейств.

Двуручной пилой няни распиливали розовый рулон туалетной бумаги.

Из спален — в школу, через переход с большими окнами от потолка до полу. Здесь строятся перед обедом классы. Нигде так беспрестанно не строятся, как в интернатском переходе. И нет другого такого места, где больше, чем тут, сосредоточился бы запах супа из столовой.

С новой силой тоска навалилась на Женьку — она любила питаться не по часам. В отрыве от кухни и домашнего холодильника растущий организм ее трубил тревогу и пробуждал кошмарный аппетит, который ей достался в наследство от великого любителя поесть — Женькиного папы.

— Как кушать хочется! — семь раз на дню по воскресеньям, заискивающе глядя на маму, восклицал папа, хлопая в ладоши и потирая руки.

Еду он предпочитал приготовленную мамой от начала и до конца, и на дух не переносил пакетики и полуфабрикаты. Пакетики он называл мумией супа. «Такие пакетики, — говорил папа, — можно найти только в саркофагах фараонов».

А до чего он обожал ветчинный рулет! Как-то раздобыл по случаю батон с названием «Рулет деликатесный». Принес домой, счастливый, держа батон, словно ребенка, прижатого к груди. А когда тот в конце концов кончился, папа по этому поводу выступил на кухне с речью. Он сказал: