Чьи-то сильные руки обхватили Дениса за ноги, подняли над гудящей толпой.

— Гляди, слухай, малый: революция! Наша, рабочая революция, понял!

Человек, державший Дениса, откашлялся и вдруг заорал во всю силу своих богатырских легких:

— Даешь революцию! Не дадим сгибнуть ей, нашей надеже!

И сотни зычных, звонких и простуженных глоток ответили ему хором:

— Дае-е-ешь!!.

4

На стапелях Денис застал одну тетю Мотю. Большая, неуклюже грузная в своей брезентовой робе, она сидела у баржи и курила толстую «козью ножку». Немногословная, но громогласная, с большими черными округлыми глазами и крючковатым, что якорная лапа, костистым носом, она казалась Денису злой каркающей вороной, пугающей его одним своим грозным видом. Денис побаивался ее больше, чем всех других артельщиков, тем более что про тетю Мотю говорили, будто она обладает огромной силой и однажды во зле чуть не придушила донявшего ее здоровенного мужика.

Тетя Мотя глянула на Дениса вороньим глазом, тучно заволоклась табачным дымом. Бросила басом:

— Пришел?

— Ага, пришел, тетя Мотя.

— А пришел, так садись. Опять ноне в одноех с тобой задницы давить будем.

Денис послушался. Тетя Мотя швырнула под ноги «козью ножку», с сердцем растерла ее большим стоптанным сапожищем.

— Вот дурни! Бунтують, бунтують, а кто ихних детишек будет кормить?.. Дрын им в глотку! Вот ты, умник, скажи: чего теперь будет-то?

— Другой режим. — Денис не сразу вспомнил новое слово.

— Это чего?

— Это когда власть новая.

— А порядки старые — так, что ли?

Тетя Мотя никогда ни во что лучшее не верила, и возражать, переубеждать ее Денис не пытался. Отчего она такая? То ли потому, что жизнь слишком часто и жестоко била женщину, старую деву, гнувшую спину больше на своих многочисленных сирот-племяшей, чем на себя, то ли потому, что неверующей уродилась, — как знать?

Голова женщины, укутанная в рваную шаль, согласно кивнула, а под крючковатым носом шевельнулось нечто подобное улыбке.