Отец открыл в себе новый талант — он придумывал и изображал голос каждого персонажа. Иногда Люсьен думал, что это почти стоило того — так болеть, чтобы узнать этого нового, другого отца, который говорил с ним и рассказывал ему истории. Он гадал, станет ли отец прежним, если лечение подействует и болезнь отступит. Но от таких мыслей у Люсьена начинала болеть голова.

После последнего сеанса химиотерапии Люсьен был слишком изнурен, чтобы говорить. В этот вечер отец принес ему тетрадь с тонкими страницами и прекрасной обложкой под мрамор, на которой сплетались и кружились темно-красные и пурпурные прожилки так, что Люсьену пришлось закрыть глаза.

— Я не смог найти ничего достаточно хорошего в магазине Смита, — сказал отец. — Но мне повезло. Мы убирали в старом доме на Вэверли Роад, рядом с твоей школой, и моя племянница попросила выбросить все старые бумаги, а я увидел эту тетрадь и сохранил для тебя. Она пустая, и я подумал, что, если оставлю её и карандаш здесь, на столике у кровати, ты сможешь написать то, что хочешь сказать, когда у тебя болит горло.

Голос отца звучал уютно, как тихий далёкий гул; он не дал ответа Люсьена. Он рассказывал что-то о городе, где была сделана эта великолепная тетрадь, но должно быть Люсьен что-то пропустил, так как не мог понять смысла сказанного.

— ….плавает в воде. Ты должен увидеть его однажды, Люсьен. Приблизившись со стороны лагуны, ты увидишь все эти купола и шпили, висящие над водой, ну это как будто ты попадаешь в рай. Всё это золото… Голос отца отдалился. Люсьен удивился, поскольку упоминание рая в его присутствии считалось бестактностью. Но эму понравилось описание загадочного города, кажется, Венеции?

Веки его отяжелели, разум затуманился приближением сна, и он почувствовал, как отец вложил маленькую тетрадку в его руку. Ему приснился город на воде, разрезаний каналами.

Арианна наблюдала за процессией из лодки своих братьев. У них был выходной, как и у всех на островах лагуны, исключая поваров. Никто не работал в день Спозалио[2], кроме тех, кому пришлось работать, чтобы было чем накормить столько гуляк.

— Вон она — внезапно закричал Томмазо. — Вон «Баркона»!

Арианна встала в лодке, вновь заставив ее накрениться, и пристально вгляделась в устье Большого канала. Вдалеке она увидела алую с серебром «Баркону». Другие люди тоже увидели церемониальную барку, и вскоре приветственные крики и свист стали разноситься над водой, по мере того как Герцогиня величественно продолжала путь на свое Венчание с Морем. На барке была команда лучших мандольеров города — красивых и статных юношей, управлявших мандолами[3] на каналах, заменявших Беллеции улицы. Именно их и хотела увидеть Арианна. Когда барка Герцогини поравнялась с лодкой Томмазо и Анджело, Арианна уставилась на напряженные мышцы темноволосых ясноглазых мандольеров и вздохнула.