Но старый кривой кадий Абдурахман, поседелый в пройдошествах, ничуть не удивился, даже бровью не повел. Важно и невозмутимо он сидел на помосте чайханы, лицом к толпе, на возвышении, подобном трону, что устроил для него из пятнадцати ночных одеял чайханщик Сафар. Внизу сидел писец, нацелившийся длинным унылым носом в раскрытую книгу судейских записей. Этот, следуя своему господину, тоже сохранял полную невозмутимость.

Кадий строго воззрился на толпу.

Гудящий ропот начал как бы оседать, прижиматься к земле и наконец совсем затих.

Все замерли в трепетном ожидании.

– Узакбай, сын Бабаджана! – возгласил кадий. Ходжа Насреддин, ведя в поводу за собой ишака, приблизился к помосту.

– Что скажешь ты в ответ на слова Агабека, сына Муртаза? – вопросил кадий. – Согласен ли ты на обмен?

– Согласен.

В толпе чоракцев опять прошел гул. Он согласен! Еще бы!.. За ишака ценою в тридцать таньга на самом удачном базаре – и получить такое богатство!

Происходило какое-то загадочное, темное, страшное дело. Кто-то в толпе, не выдержав, тонко застонал, вернее пискнул.

Кадий сохранял прежнее спокойствие.

– Обе стороны изъявили согласие на предстоящий обмен! – возгласил он. – Первое требование закона исполнено. Теперь пусть каждый из жителей селения, если есть у него достаточно веский, подкрепленный доказательствами повод воспрепятствовать обмену, – пусть он скажет об этом перед лицом всех!

Таких не нашлось.

Кадий, выждав минуты две, заключил:

– К совершению сделки препятствий нет, о чем я свидетельствую.

Теперь предстояло последнее – запись. Такая запись, чтобы в ней не содержалось даже малейшей кривизны.

Вот когда старый кадий показал себя во всем блеске своего судейского хитроумия!

Минут пять он думал; как текли мысли в его старой голове, какими путями, – трудно сказать, но вот, в соответствии с их течением, поехала влево сперва его чалма и повисла, опираясь только на ухо, затем поехали влево очки, и наконец он сам поехал влево на своих одеялах, которые держались и не рушились только благодаря самоотверженным усилиям Сафара, подпиравшего возвышение плечом.

Когда кадий заговорил, в голосе его звучало гордое упоение могуществом своего разума.

– Запиши имена совершающих сделку! – приказал он писцу.

Тот заскрипел пером, так глубоко всунувшись в книгу, что, казалось, он скрипит по ее страницам своим длинным носом.