– Вы получили воду! – говорил Ходжа Насреддин чоракцам. – Она избавит вас от голода, нужды и вечного унизительного страха. Это необходимо человеку, чтобы он был человеком, но этого еще мало. Паук низменного своекорыстия, затаившийся в каждом из нас, – вот главный враг нашего взлета и нашей свободы! Изгнать его, уничтожить – иначе нельзя быть людьми, вполне достойными этого наивысшего в мире имени! Пусть все реже звучит в Чораке жадное, своекорыстное слово «я», пусть заменится оно высоким и благородным словом «мы». Прощайте, будьте счастливы на своих полях и в своих домах, всегда и неизменно!

Послышались возгласы благодарности, восхищения; многие прослезились.

Он взял клетку, достал из нее воробья, сильно подкинул вверх. Отяжелевший от слишком обильной пищи, воробей чуть не упал на землю, но вовремя подхватился на крылья и взмыл в небесный простор.

– Полетел в чайхану, к воробьихе, – сказал Ходжа Насреддин. – Оставляю вам этот «алмаз» на память о себе.

Освобождением воробья он закончил все дела в Чораке, – больше ничто его здесь не удерживало.

Еще раз поклонившись чоракцам, пожелав им счастливой жизни, удачи в делах, он подошел к стоявшим отдельно Мамеду-Али, Сафару, Саиду и Зульфии:

– Вы все называли меня Узакбай. Но знайте – это не мое имя, оно ненавистно мне. Я принял его поневоле. Когда будете меня вспоминать – называйте как-нибудь иначе.

– Как же тебя называть?

– Подумайте; может быть, догадаетесь.

Провожать себя он не позволил – ушел один, берегом арыка, за быстрой водой.

Время как будто остановилось.

Долго стояли чоракцы в безмолвии, не отрывая глаз от холма, за которым скрылся их странный, навеки памятный гость.

И вдруг Саид закричал:

– Я знаю! Я догадался!

Он, как спросонья, провел по лицу рукой, словно снимал с глаз паутину:

– Ходжа Насреддин – вот его настоящее имя!

И сразу всем стало все понятно и ясно. Конечно, Ходжа Насреддин!.. И каждый удивился, что не сообразил этого раньше; каждому показалось, что он догадывался, только не до конца.

Санд кинулся береговой тропинкой вслед за ушедшим:

– Ходжа Насреддин! Ходжа Насреддин!

Ему ответило эхо слабым, призрачным голосом, а Ходжа Насреддин уже не отозвался.