На следующее утро, в пятницу, она решила, что завершила все свои официальные дела, и почувствовала себя готовой погрузиться в мир наслаждений. Она, к примеру, отвергла приглашение Церемониального комитета и вместо того, чтобы ехать туда, поддавшись внезапному порыву, отправилась на обед в «Немецкую деревню».

Чикагское общество, однако, только входило в азарт. Инфанта была особой королевских кровей, и, видит бог, она заслуживает того, чтобы к ней относились по-королевски. В тот вечер инфанта должна была присутствовать на приеме, устроенном Бертой Палмер в особняке Палмеров на Лейк-Шор-драйв. Готовясь к предстоящему приему, миссис Палмер заказала трон, установленный на возвышении.

Озадаченная сходством между фамилией хозяйки дома, где устраивался прием в ее честь, и названием отеля, в котором она проживала, инфанта навела справки. Выяснив, что Берта Палмер является женой владельца отеля, она нанесла обществу такую обиду, которую Чикаго никогда не забудет и не простит. Инфанта объявила, что ни при каких обстоятельствах не примет приглашение какой-то там «трактирщицы».

Однако затем соображения дипломатического характера взяли верх, и она согласилась присутствовать на приеме. Правда, настроение у нее при этом было отвратительное. С наступлением вечера дневная жара сменилась проливным дождем. К тому моменту, когда Евлалия появилась перед входной дверью миссис Палмер, в ее белых атласных тапочках хлюпала вода, а ее терпение, с таким трудом подготовленное к церемонии, улетучилось. Она пробыла на приеме один час, на что заранее согласилась, а затем поспешно ушла.

На следующий день она не появилась на официальном обеде, устроенном в Административном корпусе выставки, а снова, не объявив никому об этом, отправилась в «Немецкую деревню». В тот же вечер она приехала на час позже в ярмарочный «Фестивал-Холл» на концерт, устроенный исключительно в ее честь. Зал был до отказа заполнен представителями лучших семейств Чикаго, а она пробыла в нем всего пять минут.

Возмущение начало проникать на страницы газет, продолжающих освещать этот визит. В воскресенье, 10 июня, «Трибюн», стараясь подсластить горькую пилюлю, преподнесенную городу этим визитом, писала: «Ее Высочество… обладает уменьем разрушать программы и действовать, следуя лишь своему влечению, не обращая при этом внимания ни на кого». Выходящие в городе газеты неоднократно упоминали на своих страницах о ее склонности действовать так, «как ей заблагорассудится».

А ведь фактически инфанта собиралась полюбить Чикаго. Она с огромным удовольствием провела время на выставке, и наиболее сильное впечатление произвел на нее Картер Гаррисон. Она подарила ему золотой портсигар с брильянтами. Перед самым отъездом, назначенным на среду, 14 июня, она писала матери: «Я расстаюсь с Чикаго с чувством глубокого сожаления».