Его также беспокоил шум новых пароходов, которым Бернэм, вопреки его неоднократным протестам, все-таки разрешил плавать по внутренним водным путям выставки вместе с кораблями, оснащенными электродвигателями. «Такие суда дешевы, но вместе с тем при движении по воде они выглядят неуклюжими и некрасивыми и так же смотрятся в том месте выставки, которое люди называют Судом Чести, как корова в цветочном саду».

Однако больше всего Олмстеда тревожило то, что основная часть экспозиции, расположенная в Джексон-парке, была просто скучной. «Посетители слишком торопятся осмотреть все достопримечательности и устают от этого. Перед ними как бы ставится задача, которую надо выполнить, перед тем как идти домой. Такая ситуация создает у толпы унылое настроение, и для преодоления этого следует прибегнуть к энергичным мерам».

Если раньше Олмстед пытался создать своим ландшафтом ауру таинственности в пейзаже, то сейчас он призывал использовать все технические премудрости для создания в глазах зрителей случайных мгновений очарования. Этому способствовали концерты и парады, но все они были слишком «казенными или запрограммированными». А Олмстеду хотелось «незначительных происшествий… которые не выглядели бы предсказуемыми, не казались бы формальными, а воспринимались бы как спонтанные и случайные». Он представлял себе ансамбль французских рожечников, играющих на Лесистом острове; представлял, как их музыка плывет над водой. Он хотел видеть китайские фонарики, висящие над кораблями и над мостами. «Почему бы, нарядившись в маскарадные костюмы, не попрыгать и не потанцевать с тамбуринами, наверняка кто-нибудь видел, как это происходит в Италии? Даже разносчики лимонада могли бы скрасить общую картину, если бы надели на себя красивые наряды; или продавцы выпечки, одетые как повара – в плоских колпаках и с головы до пят во всем белом без единого пятнышка. По вечерам значительные события в Джексон-парке манили бы к себе посетителей от «Мидуэя»: «разве среди большого разнообразия черных, белых и желтых «варваров» нельзя было бы найти, дешево нанять и полностью одеть в национальную одежду тех, кто мог бы ненавязчиво пообщаться с собравшимися на Главной площади?»

* * *

Когда Бернэм прочел письмо Олмстеда, то, должно быть, подумал, что тот лишился рассудка. Последние два года своей жизни Бернэм посвятил созданию в человеческом сознании впечатления, производимого монументальной красотой, – и вот теперь Олмстеду захотелось рассмешить посетителей выставки. Бернэму же хотелось видеть их застывшими в немом восторге. Никаких прыжков и танцев. Никаких варваров.