В 1920—1930-е годы архивом Александра Блока заведовала его вдова Любовь Дмитриевна Менделеева. Но видимо, для того, чтобы из архива не вырвались на волю всяческие опасные размышления из блоковских “Дневников” и “Записных книжек”, к архиву был прикреплён надсмотрщик-литературовед и по совместительству цензор Владимир Николаевич Орлов, который “присматривал” за Менделеевой. Поэтому она не могла не знать, что его настоящая фамилия Шапиро…

Ах, Александр Александрович! Если бы он предвидел, что его поклонником будет Евтушенко, он бы, конечно, сам своею собственной рукой уничтожил эти пресловутые записи, чтобы не ставить знаменитого русско-советского поэта в двусмысленное положение.

В одном из своих интервью Е. Е. заявил, что он — единственный, кто написал “художественное произведение” о событиях 1993 года. Неправда. О событиях этих кровавых дней написана замечательная повесть Сергея Есина “Стоящая при дверях”, эти события отражены в пьесе Василия Белова “Семейные праздники”, в романах Александра Проханова и Сергея Шаргунова, об этих событиях написаны стихи Юрия Кузнецова и Глеба Горбовского, Николая Тряпкина и Станислава Куняева, Ивана Переверзина и Михаила Анищенко. Всех не перечислишь.

Е. Е. назвал свою поэму о трагедии 1993 года “Тринадцать”, как бы примеряя на себя роль Александра Блока, создавшего великий эпос о Великой Октябрьской революции. Поэма же Евтушенко повествует о Великой Криминальной революции или, скорее, о Великой Контрреволюции, не сумевшей победить в гражданской войне 1918–1922 годов и взявшей реванш лишь в 1993-м…

Александр Блок написал свою поэму в метельные дни 1918 года, услышав “музыку” истории, и воспринял идущих “державным шагом” красногвардейцев, как апостолов. Меньшевиков, эсеров, масонов, большевиков-жидомасонов в поэме нет. Есть двенадцать кровных сыновей русского простонародья, вчерашних солдат Первой мировой… Мистический, социальный, исторический и религиозный пафос блоковской поэмы “Двенадцать” до сих пытаются разгадать историки, философы, богословы.

“Двенадцать — большие, — писала в своих размышлениях о Блоке Татьяна Глушкова. — И они только вырастают в пути, несоизмеримые ни с “голодным псом”, который “ковыляет позади”, ни с буржуем, “безмолвным, как вопрос”, ни с “витией”. Это — принципиальный взгляд “летописца” первого, разрушительного этапа Революции, духовное величие которой раскроется лишь в длительном будущем” <…> “Куда идут они? Когда стихнет, развеется вьюга, белая тьма? Когда уляжется ярая, враждебная “двенадцати” стихия взбунтовавшейся тьмы, в которой не видно ни зги “за четыре за шага”? Пусть скажет об этом позднейший свидетель, позднейший поэт. А Блок только звал “грядущие века”, слыша “безбожный”, “каторжный”, мучительно-героический, “мерный”, наконец, и “державный шаг”… двенадцати, Сочувствуя им в небывалом, “загадочном” их дерзновении, в тяжких тяготах, их пути “к синей бездне будущего”.