Я специально встретился с Арменом Григоряном, чтобы поговорить о тех пределах, в которых раскинулось море его Москвы.

Армен Григорян

– Вообще полем нашей деятельности, гулянья то есть, – начал свой рассказ Армен, – был такой сектор: улица Тверская от Маяковки с заходом на Пушку и по Садовому кольцу до Арбата. Вот здесь у нас всё и происходило. Зато, например, в Замоскворечье мы никогда не ездили.

Мы вышли на площади Маяковского, чтобы дальше пойти пешком так, как это бывало в те времена, когда метро «Пушкинская» ещё не было. Тогда Григоряну с друзьями для того, чтобы заглянуть на Пушкинскую площадь, о которой он написал одну из лучших своих песен, приходилось идти пешком от Маяковки. Но вначале мы свернули на Садовое кольцо и отправились к булгаковскому дому.

– В булгаковском доме у нас был концерт, после которого нас «повязали», – рассказывал Армен. – Я помню, что за пару недель до этого сейшена умер маршал Устинов, значит, это произошло в начале января 1984 года. На одном из наших квартирных концертов я познакомился с Мефодием, потом у него была группа «НИИ Косметики», а тогда она называлась «Металлолом». «У нас база в булгаковском доме, – сказал Мефодий. – Это недалеко от Маяковки. Приезжайте к нам посмотреть». Что ж, мы приехали и посмотрели эту их базу. Нужно было войти в арку, справа от которой был «Металлоремонт», и крутая лестница вела в подвальчик, в котором у них как раз и была база.

Здесь всё осталось, как тогда: и та самая арка, и тот же «Металлоремонт» чинит зонты и делает ключи, но на стене дома всё ж таки появилась мемориальная доска, посвящённая Михаилу Булгакову…

– Надо сказать, что для тех времён это было достаточно большое помещение, и мы решили организовать там концерт, – продолжил рассказ Армен. – После квартирных сейшенов для нас это было явным шагом вперёд, поэтому мы очень серьёзно отнеслись к подготовке этого концерта. Мы заранее привезли аппарат, поставили свет, для чего на стройке стырили какие-то прожекторы. У нас были костюмы – Егор Зайцев нас одел. Так что мы попытались всё сделать по высшему разряду. Я уже был в шляпе. Это, по-моему, был второй мой концерт, когда я выходил в шляпе. Мишка Россовский был одет в тельняшку, как матрос-анархист. Пушкину Егор придумал такой образ: белобрысый узбек. Он был такой беленький мальчик, а мы на него надевали узбекский халат, а иногда накручивали бигуди, будто он только что из ванной вылез. Тогда, конечно, были времена панка, но сейчас, вспоминая об этом, я думаю, вид у нас был ужасный. И всё же мы тогда не столько благодаря музыке, сколько в большей степени за счёт своего внешнего вида смогли подтянуть к себе поклонников из разных молодёжных слоев: у нас и панки были, и хиппи, а металлисты нас называли «акустический металл»… Итак, дали мы там концерт, и буквально на следующий день звонит мне Мефодий и говорит, что подвал опечатали, менты кругом ходят и пытаются найти игравших там музыкантов. Я говорю: «Чего нас искать-то! Мы всё равно аппарат должны забрать. Ты их предупреди каким-нибудь образом, что мы завтра приедем за аппаратом». Короче, приезжаем… А поехали туда все наши музыканты: и Пушкин, и Троегубов, и Россовский, – короче, все проявили солидарность, хотя знали, что идут на свой последний смертный бой. И дальше всё начало развиваться буквально по-булгаковски. Заходим мы во дворик, и происходит наш арест. Сначала в арке появляется первый мент, занимая исходную позицию, потом со спины, как это принято, ещё двое подходят, а уж затем из темноты переулка появляется стройный молодой человек с папочкой. «„Крематорий”?» – спрашивает. «„Крематорий”!» – отвечаем. И нас арестовывают. Следователь, кстати, знал все наши фамилии и клички. Для начала он предложил нам пройти в ближайший опорный пункт.