Клубное движение возродилось вновь лишь полтора года спустя.

…Выезжая на Ленинградский проспект, мы проедем по улице Алабяна. Здесь в бомбоубежище дома № 8 имелся маленький зальчик, где в начале 1970-х (согласно некоторым воспоминаниям – в 1972 году) открылся джаз-рок-клуб. Просуществовал он не очень долго, всего один концертный сезон, но за это время там успело отыграть много как молодых, так и уже популярных рок-составов.

Здесь, кстати, состоялся один из памятных концертов юной «Машины Времени». Вот что о том сейшене рассказывал Андрей Макаревич: «На заседаниях клуба группы играли практически друг для друга, так как зал был очень маленьким. Тем не менее это было единственное в Москве место, где сейшены проходили абсолютно легально, и попасть туда было делом крайне престижным. Существовал совет клуба, состоявший из музыкантов лучших групп, который решал вопрос приёма новых команд в члены клуба. В последние месяцы существования бит-клуба музыкантам даже платили за игру какие-то символические деньги. Так что нынешние разговоры о том, что Ленинградский рок-клуб – первый в истории советской власти, далеки от исторической правды. Ну да бог с ним.

Так вот… играя ещё с Мазаем и Борзовым, мы отважились показаться в бит-клубе[7]. Уж не помню, как нам удалось договориться с клубом, по-моему, это сделал Кутиков. Был он энергичен и контактен до невероятного.

Робея и нервничая, мы приехали на прослушивание. В зале сидело всего несколько человек – худсовет по нашему поводу. Это были легендарные музыканты, и степень нашего преклонения перед ними не знала границ…

… Не знаю, на что мы рассчитывали. Видимо, на понимание со стороны старших братьев по оружию. Началось обсуждение, и, к моему ужасу, из уст наших кумиров полились вялые и казённые слова, что, мол, ритм-секция слабовата, рисунки примитивны, а вокал далёк от совершенства. Я-то был уверен, что короли московского рок-н-ролла просто не могут говорить таким унылым языком. Мы стояли на сцене и готовы были провалиться сквозь неё. Поддержал нас один Градский, который сказал, что видит в нас дух, близкий его „Скоморохам”, а всё остальное – дело времени и техники.

В общем, нас, конечно, никуда не приняли и посоветовали подрасти и прийти через год. Вся процедура была невероятно унизительная и какая-то настолько не битловская, что я надолго выпал из колеи.

Стоит ли говорить, с какой мстительной радостью выступили мы в этом клубе год спустя. Макс[8] тогда был действительно одним из лучших ударников Москвы, да и мы за год набрались азов мастерства – появился даже некий кураж, в рок-н-ролле совершенно необходимый. Макс был полон творческих проектов: он сочинял в голове длиннющие композиции – прямо рок-оперы! – на русском и английском языках. Мы кинулись в работу над крупными формами. Мы рождали массивные фундаментальные композиции со множеством музыкальных тем и сложными линиями внутреннего развития. Увы, недолго продолжался этот счастливый творческий альянс. Армия дамокловым мечом висела над нашей группой. Макса забрали совершенно неожиданно и крайне оперативно. „Машина” снова осиротела…»