Люди достаточно легко меняют политическую идеологию. Коммунисты становятся ярыми антикоммунистами, демократы и либералы принимают марксизм, социалисты демонстрируют приверженность капитализму. В 2000 году, к примеру, в Дрездене насчитывалось немало восьмидесятилетних стариков, которые в юности были истовыми наци, потом сделались убежденными коммунистами, а после 1989 года превратились в не менее убежденных демократов. Во всех странах бывшего коммунистического блока в 1990-е годы прежние коммунистические элиты старательно переопределяли себя как либералов, демократов, поборников свободного рынка или пламенных националистов. При этом они не отказывались от национальной идентичности и продолжали считать себя поляками, венграми, русскими и украинцами. Нация, чья идентичность определяется только политической идеологией, — хрупкая нация.

Принципы «американского кредо» — свобода, равенство, демократия, гражданские права, отсутствие дискриминации и торжество закона — являются своего рода маркерами, базовыми элементами конструкции общества. Они отнюдь не определяют границы и состав этого общества. Некоторые противники «мировоззренческой теории» утверждают, что американское кредо — комплекс политических принципов, применимых к любой стране и любому народу. Если бы это и вправду было так, кредо не могло бы служить важнейшим элементом американской национальной идентичности. И в девятнадцатом столетии, когда Америка была едва ли не единственной демократией в мире, и в столетии двадцатом, когда Америка стала лидером «свободного мира», принципы американского кредо оставались основой американской идентичности. Сегодня демократия во множестве форм распространилась во множестве стран, сегодня у нее не существует сколько-нибудь серьезной секулярной альтернативы. Русские, китайцы, индийцы и индонезийцы, чьи страны эволюционируют в сторону развитой демократии, безусловно, имеют с американцами нечто общее, однако, принимая демократические принципы, они не становятся американцами — они остаются на родной почве, культуре которой по-прежнему привержены, и идентифицируют себя прежде всего с соотечественниками, с такими же русскими, китайцами, индийцами и индонезийцами. Американцами они станут, лишь когда эмигрируют в Америку, примут американский образ жизни, выучат язык Америки, ее историю и традиции, окажутся поглощенными англо-протестантской культурой и станут преимущественно отождествлять себя не со страной своего рождения, а с Соединенными Штатами.

Люди не склонны находить в политических идеологиях то глубокое эмоциональное содержание, которое порождается «кровью и почвой», чувством принадлежности, культурой и национальностью. Эти «эмоциональные факторы» могут не восприниматься как важные, однако они удовлетворяют человеческое стремление к жизни в осмысленном сообществе. А вот лозунг «Мы — либеральные демократы, приверженные американскому кредо» вряд ли утолит это стремление. Нация, как писал Эрнест Ренан, может оказаться, «рождается в плебисцитах каждый день», но эти плебисциты проводятся с единственной целью — принять «родовые признаки» или отказаться от них. Тот же Ренан писал, что нация есть «кульминация долгих поисков, многочисленных жертв и упорных усилий»^{557}. Без «родовых признаков» нация невозможна, если плебисцит их отвергает, он отвергает нацию. Американцы — нация «с воцерковленной душой»; последняя, кстати сказать, трактуется не только и не столько как теологическая категория, сколько как совокупность ритуалов, гимнов, практик, этических заповедей и запретов, литургий, пророчеств и т. д. Душа существует в святых, богах и демонах. У нации, как, например, у американцев, может существовать кредо, но душа нации — это не кредо, это нечто иное, и она определяется общей историей, традицией, культурой, общими героями и злодеями, победами и поражениями, воплощенными в «мистических аккордах памяти».