— Нет, не ослышался. В самом деле вроде как паровоз свистит.

— Конечно, паровоз. Наверное, летучка пришла на базу.

— Да что вы? Да пойдемте скорее...

И, внезапно заторопившись, красноармеец впритруску побежал вперед, смешно переваливаясь по наметанным вьюгой сугробам.

Недоумевая, я прибавил шагу. За рощицей, у железнодорожной насыпи, маленький маневровый паровоз «овечка», фыркая паром, тащил по рельсам короткий состав товарных вагонов.

Мой попутчик стоял около насыпи и как зачарованный глядел на паровоз, на подпрыгивающие на стыках красные вагоны и, хлопая руками по бедрам, приговаривал:

— Поезд! Ей-богу, поезд! Нет, подумать только — настоящий поезд!

И во взгляде и в позе артиллериста было что-то живо напоминавшее мне картинку из школьной хрестоматии: по рельсам, распарусив белые облака пара, идет поезд, а у насыпи, возле переезда, группа крестьян оторопело смотрит на железное «чудо-юдо». Под этой картинкой была подпись: «До чего народ доходит — самовар по рельсам ходит».

Летучка уже давно скрылась за поворотом, а артиллерист, забыв про все окружающее, смотрел ей вслед, хлопал себя по бедрам и приговаривал:

— Вот, лихо! Вот, здорово! Настоящий паровоз!

Потом, заметив мой недоумевающий взгляд, застеснялся, как набедокуривший ребенок, и, волнуясь, сбивчиво заговорил:

— Уж вы меня извините, товарищ командир. Вы, чай, подумали — умом рехнулся мужик! А я и впрямь вроде рехнулся. Ведь я его, паровоз-то, больше двух лет не видел. Как разгрузили нас из эшелона в ноябре сорок первого, под Москвой, так и не видел больше. То в обороне сидели, то вперед шли. Где же его увидишь? Ежели и попадалась, часом, железная дорога, так там все скорежено, поломано, пожжено, взорвано. Ранен я не был. Командировок не имел. Леса да поля, блиндажи да землянки... Вроде как и совсем от обыкновенной жизни отвыкли.

Эту случайную встречу и мимолетный разговор живо вспомнил я, впервые попав, после тридцати трех месяцев скитаний по фронтовым, дорогам, в настоящий глубокий тыл страны — на Урал.

Подобно тому солдату-артиллеристу, я широко раскрытыми, удивленными глазами смотрел на не знающие затемнения окна городских домов и заводских цехов, на людей, которые никогда не слышали воющего звука сирены, возвещающей воздушную тревогу, на людей, знающих только по газетам да по рассказам приехавших с запада слова: «светомаскировка», «бомбоубежище», «щель».

Когда я попадал вечером в ярко освещенную комнату, ноги сами несли к незашторенному окну, а руки искали шнурок маскировочной шторки.

И окружающие смотрели на меня так, как я в далеком могилевском лесу смотрел на чудного артиллериста.