Поэзия Красова пользовалась, можно сказать, широкой популярностью среди его современников, стихи поэта читались с увлечением, переписывались и в многочисленных списках ходили по рукам, заучивались наизусть, цитировались в статьях, ставились эпиграфами к повестям, перепечатывались в хрестоматиях, а романсы на слова Красова («Опять пред тобой я стою очарован» и др.) исполняются и в наши дни. Современников привлекали искренность и благородство автора «чрезвычайно теплых и милых стихотворений». Они были примечательны для них «бойкостью стиха и эффектом приемов, не лишенных грации»[5]. Белинский ценил лирические стихотворения своего друга не только за «пламенное чувство», но и за художественную форму лучших из них[6]. Добролюбов видел в «звучных стихах» Красова «живую мысль и искреннее, теплое чувство»[7].

Трудно писать портрет Красова, слишком скупые сведения о нем дошли до нас, а его рисовальное изображение и теперь остается неизвестным. Современники характеризуют Красова как человека исключительно восторженного, с возбужденным воображением и болезненно развитой фантазией. «Ко всему этому присоединялась у нашего поэта, — писал о Красове критик П. Анненков, — юношеская горячность в привязанностях, совершеннейшая беспечность в жизни и неизменная доброта сердца»[8]. По его же словам, это была искренняя, детски открытая натура, всегда вызывавшая глубокую симпатию людей, окружавших его. Небольшого роста, плотный, хотя и несколько угловатый, необычайно подвижный, с живым добрым лицом, «превосходный пловец, смелый наездник и даже ловкий танцор», Красов никому не навязывал себя и оставался в глазах современников робким и застенчивым человеком. По словам одного из них, «его безыскусственная внешность представляла решительную противоположность с тем, что мы привыкли понимать под аристократической наружностью», «Красов по своему происхождению, по своим симпатиям и по роду занятий глубоко коренился в русском народном мире и представлял живой контраст с высшим русским обществом, болтавшим по-французски»[9]. Превосходный рассказчик, Красов увлекал и захватывал собеседника различными эпизодами из своей богатой событиями жизни, рассказывал так образно и с таким воодушевлением, что слушатели переживали эти события вместе с ним. Он знал людей, вышедших из народа, мастерски передавал их поведение, особенности речи и совершенно не мог рисовать людей высшего круга.

Друзья Красова отвечали на его горячую привязанность сердечной взаимностью, а самый близкий его друг Николай Станкевич, по словам П. Анненкова, никогда не забывал о своем Красове, любил его искренне, как «любят существо, живущее по своим особенным, почти исключительным законам». Он приходил в восторг от его благородных фантазий и считал, что жизнь «не полна без Красова» [10]. «Как же я рад, — писал он своему «любезному Васютке», — что мне не трудно будет ждать зимы, чтоб поговорить с моим Красовым; что, приехавши в Москву, я ту же минуту найду тебя, ветрогона, и притащу к себе за шиворот и задушу вопросами и ответами, рассказами о былом и несбывшемся, о том, чего не будет и не должно быть. Ты, в свою очередь, тоже наговоришь мне много… Пусть мал и незаметен будет художнический талант твой; но эти пламенные, искренние беседы души с самим собою, не сохраняют ли ее энергии, не спасают ли ее сокровища от наития тяжких житейских смут и забот?»[11].