Общий тон драматурга становится более сдержанным. Островский начинает избегать в изображении отрицательных явлений жизни художественного преувеличения, того, что мы называем гиперболой, сатирическим заострением образа. Не сгущая красок, с наружным спокойствием, как о самых обыкновенных вещах, повествует Островский о тяжелых драмах своих подзащитных героинь, о светлых чувствах, отданных на поругание, о душевной чистоте, втоптанной в грязь, о жизненных компромиссах, добытых ценой последнего унижения.

Рассказывая обо всем этом, драматург не ставит восклицательных знаков. Его речь остается сдержанной, нигде не поднимаясь до открытого пафоса или сарказма. Самым тоном своего повествования Островский дает понять зрителям, что все происходящее в его печальных комедиях не относится к чему-то исключительному, редко встречающемуся, но составляет явление обычное, каждодневно совершающееся в быту.

В то же время Островский с необычайной детальностью рассматривает внутренний механизм этих житейских, как будто незаметных драм, показывает самые источники, из которых они возникают, воссоздает атмосферу времени, которая их питает. Пожалуй, никакие другие пьесы Островского не выполняли с такой полнотой по отношению к современникам познавательно-предупредительные задачи, как все его произведения последних лет.

Драматург словно обращается к своим современникам, и прежде всего к современницам, со словами предупреждения. «Вот перед вами зло. Оно не кричит о себе, не рядится в пестрые, вызывающие одеяния порока. Все в нем кажется обыкновенным, хорошо знакомым, не выходящим из нормы. Но посмотрите, какое растлевающее влияние оно оказывает на все окружающее. Взгляните, какие опустошения оно производит в душах людей именно в силу своей обычности…».

Эта новая усложненная манера Островского в раскрытии обличительного замысла его произведений до сих пор остается неразгаданной театрами, не находит эквивалентного сценического решения. Прежде всего это сказывается на трактовке тех персонажей в поздних комедиях Островского, которых можно назвать хищниками, хозяевами собственнического мира, его моральными законодателями и прямыми виновниками драм печальных героинь драматурга.

Островский выводит их на сцену в тот момент, когда они начинают свою охоту за женщиной, намеченной ими в качестве добычи. Цели этой охоты различны у разных персонажей.

Одни из них, подобно Окаемову в «Красавце-мужчине», Дульчину из «Последней жертвы», Ерасту в «Сердце не камень», видят в женщине самое простое и легкое средство обогащения. Они охотятся только за ее капиталами. С ласковым видом, а иногда и с оскаленными зубами они обирают до нитки одну жертву, чтобы тут же, без промедления, приняться за следующую.