— На тебя не угодишь.

Люпин рассмеялся и снова отвернулся к зеркалу, собираясь разглядеть что-то на кончике уха, что привлекло его внимание. Приблизившись к зеркалу вплотную, он отвел волосы за ухо… а потом неожиданно сказал:

— Я все-таки убью тебя.

— А что такое?

Люпин отвернулся от зеркала, демонстрируя Сириусу ухо. Оказалось, что анимаг, крася волосы Люпину, ухитрился перемазать в краске всю ушную раковину.

— Это смывается? — опасным тоном осведомился оборотень.

— Эээ… кажется, нет, — Сириус изобразил невинную улыбку. — Ничего, со шкуркой слезет.

— Ты мне за это заплатишь, — Рем шагнул к Сириусу, и глаза его блеснули. Анимаг ухмыльнулся.

— Тебе просто был нужен повод, Луни…

* * *

— Не смей даже думать о том, что он умер.

Сольвейг снова вскочила с кровати, подошла к окну и распахнула его во всю ширь. Промозглый холод мартовского вечера ворвался в комнату, и Гермиона, поежившись, забралась под одеяло.

— Я не хотела тебя обидеть, Сольв…

— Обидеть… — мрачно хмыкнула Сольвейг. — Меня нельзя обидеть. Я прожила всю жизнь с Северусом Снейпом — и только он способен меня обидеть. Единственный человек на земле. Ты любишь своего отца? — безо всякого перехода спросила вдруг Сольвейг.

— Да, — после небольшой паузы ответила Гермиона. — Конечно. И маму…

— Ты не понимаешь, о чем я тебя спрашиваю, Грейнджер. Любишь ли ты его так, что чувство вины за то, что ты не такая дочь, какую бы ему хотелось видеть, гложет тебя беспрестанно? Любишь ли ты его настолько, что от того, улыбается ли он сегодня или хмурится, будет зависеть твое настроение на весь день? И противишься ли ты ему настолько, что не откажешься ни от единой своей привычки в угоду ему, но будешь прятаться, скрываться и лгать, притворяясь примерной дочерью? Спроси Северуса, чем я интересуюсь — и из десяти попыток ни одна не будет верной, потому что я ничего не говорю ему о себе, а если и говорю, то ровно столько правды, сколько можно сказать, чтобы не заслужить отповедь и хмурый взгляд на весь день. А я не умею лгать, Гермиона! Он ничего обо мне не знает. Это страшно.

Стало очень тихо. Свинцовая тяжесть потихоньку заливала грудь Гермионы. Тоска Сольвейг становилась ее тоской, любовь Сольвейг — ее любовью. Нет, слизеринка умела лгать, только не знала этого. Как раз сейчас она лгала — Гермиона поняла, что ее подруга всегда будет поступать именно так, как захочет Снейп. И это понимание вовсе не прибавило Гермионе желания, чтобы профессор зельеделия вернулся живым и невредимым. Впервые в жизни Гермиона всерьез пожелала кому-то смерти — и пришла в ужас, осознав это, и еще раз ужаснулась, потому что даже осознание этой мысли не принесло избавления от нее.