— Кто приказал обить эти стены? — гневно спросил он.

— Никто, государь, сколько я знаю, — отвечал смущенный привратник. — В последний раз, как по моему распоряжению выметали эту залу, она была, как и всегда, обшита темным дубом… Конечно, эта обивка не из придворного хранилища.

Быстро шагавший король прошел уже более половины галереи; граф и привратник следовали за ним, доктор же несколько отстал, раздумывая, что ему делать. Остаться одному он, по правде сказать, боялся, но боялся также подвергнуться последствиям такого глупого, в сущности приключения.

— Не идите дальше, государь! — воскликнул привратник. — Клянусь Богом, тут замешалось колдовство! В эти часы… после кончины ее величества королевы… говорят, она сама прогуливается по этой галерее… Да помилует нас Господь!

— Остановитесь, государь! — со своей стороны воскликнул граф де Браге. — Разве вы не слышите странный шум, идущий из залы? Кто знает, каким опасностям может подвергнуться ваше величество…

— Государь, — сказал Баумгартен, когда свеча его погасла от порыва ветра, — позвольте по крайней мере мне сходить за вашими драбантами.

— Войдем! — сказал король твердым голосом, останавливаясь перед дверьми большой залы. — Отвори скорее! — При этом он толкнул дверь ногой, и звук, повторенный эхом сводов, раздался по галерее как пушечный выстрел.

Привратник дрожал так сильно, что никак не мог вложить ключ в замочную скважину.

— Старый солдат — и дрожит, — сказал король, пожимая плечами. — Ну, так вы, граф, отворите нам эту дверь.

— Государь, — ответил де Браге, невольно пятясь назад. — Прикажите мне идти под выстрелы датских или немецких пушек — я не колеблясь исполню приказание вашего величества, но вы требуете, чтобы я бросил вызов самому аду!

Король вырвал ключ из рук привратника.

— Вижу, — сказал он с заметным презрением в голосе, — что это касается одного меня! — И прежде чем свита успела удержать его, он отворил тяжелую дубовую дверь и вошел в большую залу, проговорив при этом: — С Божьей помощью!

И спутники его, несмотря на свой страх, не то из любопытства, не то считая невозможным оставить короля одного, все трое последовали за ним.

Большая зала оказалась освещенной множеством факелов; черная драпировка, заменяя собою старинные обои, покрывала все стены, однако вокруг них, как и всегда, красовались трофеи побед Густава Адольфа[21] — немецкие, датские и московитские знамена, — стоявшие же по углам шведские флаги были покрыты черным крепом.

Многолюдное собрание занимало скамьи. Все четыре государственных сословия,[22] в траурных одеждах, заседали каждое на своем месте. Множество бледных человеческих лиц на черном фоне драпировки казались светящимися и так ослепляли глаза, что из четырех свидетелей этой поразительной сцены ни один не узнал между ними знакомого ему лица. Так актер перед многочисленной публикой видит только безразличную массу, никого среди нее не различая. На высоком троне, с которого король обыкновенно обращался к собранию, лежало окровавленное тело в королевских регалиях. Направо от него стоял ребенок, в короне и со скипетром в руке, налево пожилой человек или, скорее, другой призрак опирался на трон. На нем была парадная мантия, какую носили прежние правители Швеции ранее того времени, как Ваза[23] провозгласил ее королевством. Против трона несколько лиц — с мрачной, строгой осанкой, в длинных черных одеяниях, — по-видимому судьи, восседали за столом, покрытым огромными фолиантами.