— Ты опять пьян?

— Никак нет. Ижвольте спросить у всех сторожей. Как девять часов ударит, и пошла стучать по всем комнатам… И ребеночек на руках…

Меня взорвала эта глупость.

— Бери свечу, идем.

И опять, едва мы вошли в соседнюю комнату, я увидел, что кто-то промелькнул в двери. „Шалишь!“ — подумал я и скорыми шагами направился туда. Сзади ковылял Шмуль и все твердил:

— Оштавьте, васе вышокородие, ну што вам!

В третьей комнате я уже ясно видел, как между столов, торопясь и путаясь, шла невысоконькая, худенькая бабенка в платке на голове, кацавейке, с чем-то завернутым в одеяло.

— Что тебе надо? Пошла вон! — крикнул я.

Она на мгновение остановилась, испуганно оглянулась и затем, быстро семеня ногами, пошла по анфиладе темных комнат.

Я пошел за ней.

— Стой! постой! кто ты? как попала сюда?

Но она не оборачивалась, не останавливалась. Я решил остановить ее во что бы то ни стало; я знал, что загоню ее в последнюю комнату, откуда нет выхода.

Но вот тут-то и произошел казус. Она, очевидно, прошла сквозь запертые двери, оттого что за мгновение перед тем я видел ее в дверях, и так близко, что почти дотрагивался до ее плеч, а через мгновение руки мои встретили наглухо запертые створки — и больше ничего.

Холодный пот у меня выступил на лбу, я растерянно взглянул на Шмуля.

— Ну! — сказал он совсем хмуро. — Ну и что, вжяли? Охота васе вышокородие со всякою, можно сказать, мерзостью возиться!

— Шмуль, да это что же?.. — спросил я.

— Ну, и если она толчется тут каждый вечер, жначит, так надо, — философствовал: он, — жначит, ее земля не принимает…

— Ты ее часто видишь?

— А кто ее не видит? Ее все писаря видят, что внизу живут, она у них все по коридору ходит… она и теперь там…

— Что за чепуха! Зачем же?..