– Как Еси, Отец, – отозвался Опечь, не сводя взора с Першего и Стыня, да благодушно просиял таковому теплу.

– Все хорошо, моя бесценность… с Еси все хорошо, – немедля отозвался старший Димург, ласково проведя ладонью по волосам младшего сына и лишь окончательно убедившись, что тот спокоен, раскрыл объятия и выпустил его из них. – Как я и предполагал, так сказалось напряжение испытанное Крушецом, кое поколь выходит таковым образом… Малецык попробовал то, на что не имелось сил. Трясца-не-всипуха предложила, абы успокоить Дажбу, отправить отображение Крушеца к Кали-Даруги, чтобы живица посоветовала как себя вести в отношение него. И вообще высказалась по поводу состояния нашего малецыка. Хотя я убежден, это лишняя тревога, впрочем, решил уступить, чтобы Дажба чувствовал себя уверенней… Похоже, после давешней жизни Крушеца, у Дажбы только мнение Кали-Даруги вызывает успокоение. Ну, а лебединых дев, наша бесценность слышит, потому как уже сейчас его способности достаточно мощные, посему их придется заменить на более сложное создание.

– Отец прости… прости меня такого неслуха, – слышимо для одного Першего дыхнул Стынь и туго вздрогнул под любовным его взглядом.

– Все хорошо, мой дорогой, не надо даже и тревожиться, – довольно-таки степенно протянул старший Димург и приобняв сына за плечи медленной поступью направился с ним к пухнущему и увеличивающемуся в размерах пурпурному креслу, хотя точнее будет сказать уже дивану.

Глава двадцать девятая

Глава двадцать девятая

Туга решилась зайти в опочивальню божества пару часов спустя, после ее выдворения оттуда и нашла крепко почивающую на ложе девочку. Нянька заботливо прикрыла ножки юницы пуховым одеяльцем, и, убрав с порозовевшего личика прядь волос нежно ей улыбнулась. Да, несмотря на позднее время, не стал будить, понеже, как и другие люди, соприкасающиеся с Есиславой, очень ее любила и всяк раз при общение с ней испытывала какой-то непонятный трепет. Туга неспешно опустилась на плетеное кресло и замерла, ожидая когда чадо пробудится, погодя, однако, и сама склонив голову на грудь, почитай упершись в нее подбородком, задремала. Вмале начав выводить какие-то булькающие, прерывчатые храпы.

Яркие лучи солнца, здесь в горах еще более близкие к жилищам людей, светозарно озарили опочивальню, пробившись сквозь густые, собранные в полосы бирюзово-желтые завесы и своим слегка зеленоватым оттенком укрыли всю комнату. Они дотянулись до ложа девочки тончайшими струйками, и нежно прикоснувшись к коже ее лица, приголубили губы, очи да словно облобызали рыжие волосики, тронув там каждую кудельку. Есинька глубоко вздохнула и от тех полюбовных ласк отворила глазки, нежно улыбнувшись этому живому солнечному свету, теплу, миру оный жил вкруг нее и каковой ей, в отличие от Крушеца, был вельми близок.