Случилось же все наоборот.

Купец умирал. Его худые ноги спазматично дергались, будто лапки цыпленка, которому отрубили голову. Изо рта, вместе с кровавой пеной, издавался хрип:

– Будь проклят, будь проклят!

Опершись о стену, истекая кровью из многочисленных ран, Гаспар плакал. Молиться он уже не мог.

* * *

Еще один вечер проклятого штиля. Солнце уже исчезло за горизонтом, но от него остался влажный круг пурпура, освещая половину небосклона, который только-только начала поглощать темнота.

– Чую, что завтра будет ветер, обещал капитан Арману. – Завтра мы вернемся домой.

Вот только где должен был быть этот его дом – в жарком Сан-Кристобале, где имелись гамак, любовница и бутылка рома?…

Златокожая Инес в качестве приветствия приготовит жаркое из игуаны и манати, и она уже наверняка напекла хлеба из маниоки – cazabe. Женщина будет глядеть, словно верный пес, как ее господин макает хлеб в соус, как вонзает него здоровые зубы, а соус – густой и острый, стекает у него по подбородку. Потом она опустится на колени, чтобы снять его сапоги. Ее торчащие груди станут тереть его колени. И тут он поднимет ее, почувствует запах молодого тела…

– Где ты, Агнес?

Испанец вновь завыл. Что с ним случилось? Что-то предчувствовал?

До того, как попасть в безумие, он производил впечатление разумного человека и охотно беседовал с Гаспаром. Родом он был из Астурии, из обедневших идальго, а крючковатый нос и темная кожа заставляли предполагать, что среди его предков были мориски или мароны. Кроме того, его отличало необыкновенное любопытство, равное тому, что имелось у Бартоломе лас Каскаса[1]. Он не относился индейцам только лишь как к идолопоклонникам. Ему хотелось решить загадку их павшей цивилизации. Прежде всего, понять: почему они проиграли. Что, поставили на худшего Бога?

Неожиданно его охватила горячка, то самое безумие, что напало на него вместе с наступлением штиля. Ранним утром, совершенно голый он выскочил на палубу с перепуганным воплем:

– Идут, они уже близятся!!!

Глаза его никого и ничего не видели, дыхание неглубокое и прерывистое.

– Кто близится, padre? – пытался успокоить его Фруассарт.

– Они, капитан, они!

Может это была некая разновидность эпилепсии, той самой таинственной болезни, весьма часто называемой grand mal, свойственной великим людям, ведь ею страдал и сам Цезарь? Суеверные пираты говорили про одержимость самим сатаной. Многие требовали протянуть попа под килем. Капитану не оставалось ничего другого, как только закрыть беднягу в трюме и ожидать, пока тот или успокоится, или умрет. Убивать он его не хотел. Каким-то образом padre Мигель был Гаспару близок. Ведь и в капитане был тот же самый интерес к миру – травам и цветам, животным и людям. Когда не пил, он читал книги, писал дневник. С того самого дня убийства Базена он постоянно был в пути, перемеряя бескрайний земной шар. Во Франции места для него не было. Оставалось море. Там никто не спрашивал, откуда кто приходит. Там легче всего было убегать от прошлого.