Это любопытство мне тоже внушили.

Еще одной причиной остановки на суперорбитальной станции было наличие там биомеханической клиники. Какое-то внутреннее чувство, вернее, чувство внедренное подсказало мне, что Фенрис не то место, где человек может вести записи или хранить зафиксированную на чем-то информацию. Поэтому я решился на небольшую операцию, в результате которой мой правый глаз был заменен на аугментическую копию, которая помимо всего прочего выполняла функцию записывающего устройства. Мой собственный глаз, изъятый хирургическим путем, был помещен в стазис-камеру и оставлен в банке клиники для обратной пересадки после возвращения.

Иногда я спрашиваю себя, какие сны он видит.

Мой повторяющийся сон начинается с пробуждения в своей комнате по звонку электронного будильника. На этот день назначена операция. Я стар, старше, чем сейчас. Мой организм изрядно изношен. Я поднимаюсь и бреду к окну, нажимаю кнопку открытия жалюзи. Планки с негромким жужжанием поднимаются и впускают потоки золотистого света. Я выглядываю в окно и наслаждаюсь видом. Я поступал так каждое утро, поскольку сознавал, что это, возможно, мой последний шанс увидеть величественное зрелище своими глазами. Моими настоящими глазами.

В последнюю ночь перед прибытием на Просперо сон немного изменился. Я не верю, что в нем появились какие-то новые детали. Просто, просматривая один и тот же сон много раз, я замечаю все больше подробностей.

За полуоткрытой дверцей стенного шкафа я вижу игрушечную деревянную лошадку, стоящую на обувном ящике. Из соседней комнаты доносится игра на клавире. Пахнет свежевыжатым яблочным соком. В углу на полочке в красивом футляре стоит моя награда Даумарл, рядом старинная молитвенная шкатулка из Осетии. На маленьком столике у окна лежит раскрытая доска для игры в регицид. По положению фигур видно, что игра закончится через два или три хода.

Я подхожу ближе к окну, ожидая, что вот-вот увижу лицо стоящего за моей спиной существа. Я ожидал приступа страха.

Я жду, чтобы спросить: «Как ты мог здесь оказаться?»

Я оборачиваюсь в надежде рассмотреть еще какие-то детали лица.

Все, что я вижу, — это глаза. Глаза без лица, и они сверкают, как священные обереги.

Мы ожидали сопротивления. Конечно, ожидали. При всей нашей уверенности в превосходстве, при численном преимуществе мы не рассчитывали на легкую победу. Никто не смеет сказать, что Тысяча Сынов не были великими воинами. Они были Астартес! Одно это ставит их на совершенно иной уровень. Во время Великого Крестового Похода мы уважали их как братьев и товарищей по оружию, а теперь уважали как грозных противников. Их нельзя было не воспринимать всерьез, даже если не учитывать возможности применения магии.