Дхакал вспомнил, как повалил Азуритовую Башню одними голыми руками, и спросил себя, как бы восприняли все те истории, что он мог бы порассказать, те суматошные недалёкие летописцы, которые документировали эту блистательную имперскую дребедень.

Стоящий перед ним аппарат звякнул, и Бабу Дхакал отвлёкся от дум о днях своей славы, переключаясь на текущую задачу. Серебристая стальная трубка выпустила охлаждающие газы, а в ребристой трубе забулькали утекающие питательные растворы. Раздалось шипение, и верхняя половина цилиндра открылась, являя подложку из тонкой просвечивающей сетки, на который лежал лоснящийся орган из только что выращенных тканей. Несмотря на то, что система искусственных капилляров снабжала его перенасыщенной кислородом кровью, он был испещрён прожилками чёрных участков отмершей плоти, как больное лёгкое.

"Только не ещё один, – прошептал Бабу Дхакал, стискивая руки в кулаки. – Я пытаюсь поправить то, что не может быть поправлено".

Он осторожно закрыл инкубационный цилиндр, глубоко дыша, чтобы успокоить бешенство, которое нарастало в его груди. Ему полагалось бы привыкнуть к таким неудачам, но он был не из тех людей, которым даётся легко терпеливость подобного рода. А будь иначе, разве пробился бы он через пять боевых легионов Жерновов? Низвергнул бы он Отбойный Венец Железного Царя, если бы принадлежал к тем, кто смиряется с неудачами?

Он стиснул край стола своими толстыми пальцами, вымещая свою неистовую досаду на корёжащемся металле. Бабу Дхакалу хотелось смести оборудование со столов, дать выход вздымающейся внутри ярости, выплеснув её на лабораторию, которая уже так долго сопротивляется его воле. Ему удалось обуздать себя, но лишь с огромнейшим усилием. Его самоконтроль сдавал, – как и всё остальное в его теле, – и он был лишь на волосок от того, чтобы стать ничем не лучше той персоны, за которую его почитали невежественные людишки. Да, с того горького дня Объединения ему доводилось убивать. Да, он подмял под свою власть стольких, что ими можно было заселить целый город. Но разве он не совершил это, держа в уме более великую цель?

За его спиной раздался дребезг створки декомпрессионного шлюза, сопровождаемый миганием красного света. Лишь ещё одному человеку дозволялось переступать порог этого царства забытых диковин и чудес, и Бабу Дхакал развернулся к Гхоте, входящему с подавленным выражением на лице. Даже его глаза, такие красные от крови, были потуплены в знак неудачи.

– Ты вернулся с поражением, – произнёс Бабу Дхакал. На языке горчило от непривычного слова.