– Это какие?

– Такого свидетеля, как маршал, не достаточно. Для короля – более чем, а чтобы тихонько напугать – нет. Надо кого-то из троицы сломать раньше других. Подумай кого и приступай.

Всё. У меня гости. Иди к себе.

* * *

Когда за маркизом закрылась дверь, воздух задрожал и середина гостиной превратилась в лужайку, на которой, сидя в кресле, аппетитно хрустел яблоком седой господин со змеиными глазами.

– Ты знаешь Ниша, как я отношусь к Свейле? – поинтересовался он, выплюнув семечки на траву. – Всё, что вызывает её неудовольствие, вызывает неудовольствие и у меня.

Не понятно откуда взявшийся кинжал глубоко вошел в горло маркизы. Глаза последней полезли из орбит, лицо посинело, изо рта хлынула кровь.

Гость щелкнул пальцами и кинжал снова оказался у него в руке. Кровь и рана на шее маркизы исчезли и только надсадный кашель последней говорил о том, что с ней всё-таки что-то произошло.

– Мне кажется я достаточно ясно изложил свою позицию. У нас со Свейлой хватит сил на развоплощение десятка таких, как ты. Нам от тебя ничего не нужно. Будь добра и ты обходить стороной тех, кто представляет для нас интерес.

Воздух задрожал и посреди гостиной не осталось ничего, кроме паркета.

– Гадина, – прошептала маркиза, теряя сознание.

Глава без номера и вне логики повествования.

* * *

Смотритель, согласно инструкции, старался пребывать в рамках неприметного существования рядового обывателя, что давно стало для него привычным образом жизни. Это избавляло от чрезмерных эмоциональных нагрузок и предупреждало попадание в нравственные ловушки, требующие неоправданно больших усилий по их преодолению. Последнее снижало качество работы и свидетельствовало о непрофессионализме.

С другой стороны, надзирать за ситуацией на объекте, не владея информацией о последнем, было нереально и лишало работу смысла.

Преодолеть это противоречие удавалось за счет педантизма и скрупулёзности при сборе отчетного материала, погружавшего сознание в рутину бесконечного множества сиюминутных фактов и проблем.

Мгновения реальности мелькали в калейдоскопическом многообразии, заглушая и отменяя друг друга, превращаясь в белый шум потока данных, перенаправляемых вышестоящим структурам для обработки и анализа.

Разумеется, эта идиллия не могла продолжаться бесконечно, потому что Смотритель не был машиной.

Честно говоря, он не очень понимал и разделял эту прихоть вышестоящих, заставлявшую периодически впадать в совершенно нерациональную эмоциональность. Но, за этой прихотью, определённо, скрывался некий глубокий смысл, фундаментальная тонкость, недоступная рядовому сознанию.