— Ожидайте, — небрежно бросил конвойный и ушёл.

Сердце у Насти колотилось как бешеное.

— Ну скорей же, скорей, — бормотала она себе под нос. Но время всё тянулось и тянулось, кажется, прошла целая вечность, когда, наконец, дверь со скрипом отворилась и конвойный ввёл ее маму.

У Насти брызнули слёзы из глаз. Она смотрела на худую, постаревшую, но до сих пор красивую и ухоженную женщину, которая стояла перед ней с заведёнными за спину руками и улыбалась. Как только конвоир освободил её от наручников и вышел, они бросились в объятия друг дружки и в голос разрыдались.

— Мамочка, любимая, прости меня, прости, пожалуйста, мамочка, пожалуйста!

— Тише, тише, всё хорошо, не за что мне тебя прощать, всё нормально, успокойся…

— Прости, прости, во всем я виновата, это я должна быть здесь… Прости, мамочка, я не хотела…

— Успокойся, всё хорошо, осталось недолго, скоро всё закончится, всё будет замечательно, только успокойся…

— Я очень скучаю, мама, мне тебя так не хватает, я тебя очень люблю, прости меня за всё…

— Я тебя тоже очень люблю, я только о тебе и думаю, как ты там. Ты у меня совсем взрослая стала…

Она наклонилась над Настиным ухом и прошептала:

— Тут всё прослушивают, больше ни слова об этом.

— Хорошо, хорошо, мама…

Настя постепенно успокоилась. Мама всё больше расспрашивала, Настя живо и с воодушевлением рассказывала о своей жизни и учёбе, но больше всего говорила о Егоре, какой он умный, добрый и замечательный и как будет всем хорошо, когда мама выйдет отсюда. Они не заметили как проговорили отведённые им четыре часа. Мама и дочка снова разрыдались.

— Год, всего лишь год, слышишь? И всё будет по-прежнему. Через год всё закончится. До встречи.

Настя в слезах вышла на улицу. Она проплакала весь оставшийся день.

«Как же несправедливо… Восемь лет за какого-то урода. А судья… Вроде женщина, что за чудовище…»

Настя вспомнила, как у неё отнялись ноги во время оглашения приговора, как она не могла сдвинуться с места и как её пытались поднять, но ноги совсем не слушались. Она в тот момент подумала, что не сможет больше ходить.

«Судья — чудовище… За кого? За пропитого, опустившегося человека, который, чуть что, кидался с кулаками на нас с мамой. Он же и в этот раз кинулся на маму, он нанёс ей побои, всё же было отражено в справке от врача, всё же очевидно — это самооборона, ну что тут непонятного, — рассуждала она про себя в очередной раз. — Я его просто оттолкнула от мамы и всё. Это он сам кувыркнулся через перила, как я в шестнадцать лет. Или мама со своей комплекцией могла справиться со здоровенным мужиком?! Я просто его оттеснила от мамы, я хотела её защитить, он же сам… Господи, прости меня, мама, прости меня, это я должна быть там. Это я во всём виновата…»