Очень громко возмутился британский представитель, кто-то из высокопоставленных дипломатов королевства, пришедший на слушания в качестве простого посетителя. Англичанин в совершенно несвойственной представителям этого государства манере потребовал от ошарашенных турок не превращать заседание в балаган, разбрасываясь необоснованными обвинениями. Памятуя о давнишних отношениях этих стран, подобная реплика скорее походила на приказ хозяина зарвавшимся слугам.

А затем слово у судьи попросил высокий худощавый немец с поистине ледяным взглядом белобрысой бестии. Получив разрешение, уведомил присутствующих в зале подданных Великого Султана о том, что если ещё раз здесь будет произнесено хотя бы одно слово, порочащее имя и честь герцога Земель Германской Нации Космоса Гогенцоллерна, то это неминуемо скажется в худшую сторону в отношениях их государства и Османской Империи.

Надо сказать, что в этот момент никто ничего не понял. При чём здесь какой-то там Гогенцоллерн, имя которого даже ни разу не звучало на этом заседании. И только, наверное, я, благодаря открытому «Третьему глазу», заметил, как болезненно поморщился посол Российской Империи, думая, что в этот момент его никто не видит.

Немец же, пройдя строевым шагом к трибуне, предназначенной для выступления свидетелей… этакому загончику, в котором я в этот момент сидел, галантно поклонился и положил передо мной гербовый документ и письмо в запечатанном конверте. После чего сказал на ломаном русском языке:

– Ваше светлость, ваша бабушка просила лично передать вам «это», – он выдержал паузу, – а также принести извинения…

– Уважаемый, а вы уверены, что не ошиблись? – нахмурился я.

– Никак нет, ваша светлость, герцог Российской Империи, Кузьма Васильевич Ефимов. Он же наследный герцог Земель Германской Нации Космос Гогенцоллерн, – вновь поклонился дипломат. – Это письмо и сопроводительная бумага именно для вас.

– Так… – протянул я, не зная даже, что на это сказать, а затем тихо в сердцах прошептал: – Чёртов старый хрыч! Удавлю нах…

У любого человека в этом мире есть две бабушки. Я же по большому счёту знал о существовании только одной, маминой матери, которая была до сих пор жива и здорова, обитая где-то на Воробьёвых горах в Москве. А вот вторая, давшая жизнь моему отцу… мне всегда говорили, что она умерла ещё задолго до моего рождения.

Вряд ли старушка-профессорша, всю свою жизнь посвятившая педагогической работе в Университете имени Ломоносова, могла бы выкинуть нечто подобное. А вот…

Стиснув покрепче зубы, я взял в руки письмо.