— Глупо, господин Эльяна, — произнес я, поднимаясь на ноги.

Анамгимар мне не ответил. Обернувшись к нарисовавшемуся на пороге блондину, проговорил:

— Пригласите генерала. Эль-Эмрана артачится.

Пол от неожиданности пошел мелкой дрожью, словно начиналось землетрясение. Предчувствие провала разрывало землю у меня под ногами. Падение… обратно не выбраться. Я не был готов к тому, что сегодня, сейчас увижу Корхиду; понимал что как бы ни хотел соврать, сделать этого не смогу. Скрыть от высокородного правду не дано ни одному человеку.

Моя растерянность заставила Анамгимара улыбнуться, черные глаза заблестели — словно дорвался кот до сметаны. Он прекрасно понимал, какое произвел впечатление своими словами и злорадствовал, ничуть не скрывая этого.

Ярость ударила в голову, не контролируя себя, я сделал, шаг: так хотелось впечатать кулак в пухлые улыбающиеся губы. Не дали. Я не видел, откуда взялась охрана, не успел даже как следует замахнуться, а меня уже скрутили, не позволяя шевельнуться.

— Нервы, нервы, — рассмеялся Эльяна.

А нервы и в самом деле ни к черту. Мне только и оставалось, что с тоской мечтать скоропостижно загнуться от острого сердечного приступа: незамедлительно, здесь и сейчас, чтобы избежать позора.

Приближение высокородного я почувствовал раньше, чем услышал шаги. Сердце трепыхнулось, пропустило удар и забилось в такт чужой поступи. Я чувствовал присутствие, и волосы топорщились, словно притягиваясь к наэлектризованному предмету. Незримая тяжесть легла на плечи. Из меня как из наполненного стакана выпили все надежды, желания и стремления — досуха. Неумолимо, властно клонило к земле, сил едва хватало, чтобы держать прямо голову.

Не заметил, когда охрана меня отпустила. Анамгимар по-прежнему находился рядом, но чтобы вцепиться ему в горло мне сейчас уже не хватило бы сил. Я на ногах стоял едва — колени подламывались. Генерала я не видел — стоило лишь попытаться бросить взгляд в сторону, из которой, казалось, исходила ломавшая волю сила, как пульсация крови в ушах становилась громче, накатывалась полуобморочная дурнота, и боль десятком рыболовных крючков впивалась в виски.

Я мог видеть только начищенные до блеска сапоги. Поднять на высокородного взгляд, тем более посмотреть в лицо, мне не позволили.

Кто-то рывком, поставил меня на ноги, протянул бокал форэтминского, кисловатая нотка в запахе которого предупреждала, что пить это мне бы не стоило.

— Пей! За здоровье Императрицы и Императора.

Сглотнув выросший в горле ком, я покорно взял бокал в руки. Отказать бархатному голосу было невозможно.