— Ты остаёшься, я правильно понимаю? — спросил я.

— Ты справишься и без меня, а она — нет, — вздохнула Фелисити.

Я кивнул.

— Как она?

— Держится, много работает. Старается успеть все и везде, но так даже лучше. Особенно теперь, когда стало ясно, что поставлено на кон.

— Возможность потерять жизнь в любой момент.

— И даже хуже.

— Да. Как думаешь, она придёт попрощаться?

Фелисити покачала головой.

— Скажи ей, пусть не переживает за меня.

— Она всё равно будет переживать.

Фелисити подошла, прижалась ко мне и поцеловала в щеку, задержавшись дольше, чем следовало. Я почувствовал её тепло, ощутил, какие мягкие и нежные у неё губы. Снаружи только начинало светать, валил снег и дул ледяной ветер. Но от её улыбки день сразу показался мне светлее.

— Тебе говорили, что у тебя лучшая в мире улыбка?

Фелисити просияла.

— Спасибо! Ты тоже хорошо улыбаешься.

Нет, мой дом не здесь. В голове звучит голос. Этот голос — часть меня, но я не могу им управлять. Он задает вопросы, строит доводы, предлагает варианты и никогда не смолкает: он со мной навсегда, как яркое южное солнце, которое я обязательно увижу, вернувшись домой. Я сошел с ума? Кто вправе сказать такое? Нет, вполне возможно, что потом какой-нибудь супер-пупер психотерапевт или школьный психолог, или даже отец именно так и решат. Ну и пусть! Пусть анализируют меня, сколько влезет, а я просто буду рядом с ними, лишь бы быть: слушать, говорить, согреваться их присутствием.

Сейчас Фелисити и Рейчел должны остаться в зоопарке и ухаживать за его обитателями — я понимаю. Да, Рейчел не поверила Калебу: как не усомниться, что где-то рядом целая группа выживших, если мы еле-еле нашли друг друга, да и то совсем недавно? Но я доверяю Калебу, у меня нет причин считать его слова ложью. Я должен найти людей в Челси Пирс. Я должен вернуться домой, а шансы станут реальными, только если я примкну к другим людям, которые уцелели во время атаки и не заболели. Нужно, как Калеб, выяснить, что делается дома, и будь что будет.

Я слишком долго ждал помощи, которая так и не появилась. После нападения прошло уже восемнадцать дней, а изменений в лучшую сторону не произошло: на горизонте не замаячили спасатели, в Нью-Йорк не вошли военные, чтобы спасти тех, кто так в них нуждался. Бомбы и ракеты ливнем падали на город, и за тот час, что я лежал в вагоне метро без сознания, они практически уничтожили его, но и это оказалось не самым страшным. Самое страшное случилось через восемнадцать дней: я видел, как человек, оставшийся живым и здоровым во время нападения, перестал быть человеком. Я не хотел повторить его судьбу: не для того я боролся и выживал все эти долгие дни.